отчаяния, что на сердце стало ещё тяжелее, чем прежде. — Я хочу тебе кое-что показать.
— Что же это? — ответа не последовало, лишь послышался звук щелчка пальцев.
Кухня сменилась незнакомой мне комнатой, очень маленькой и мрачной. Свет в комнате не горел, но даже и без него было хорошо видно всё, что в ней находилось: мебель в ней была старой и потрёпанной, будто в этой квартире уже давно никто не жил, а на полу в беспорядке были разбросаны пустые бутылки, обрывки книг и пустые контейнеры из под продуктов быстрого приготовления. За маленьким окошком было сумрачно, а сильный дождь тарабанил в старые деревянные рамы с серьёзным намерением выбить из них мутные и потрескавшиеся стёкла.
До ушей доносился звук лившейся воды, будто кто-то забыл выключить кран.
— Где мы? — прошептала я, настороженно озираясь по сторонам и стараясь ни на что не наступить.
— Тебе было интересно, почему я стал жнецом, — Серафим подошёл к окну и протянув руку, коснулся оконного стекла, — это произошло три года назад, как ты, наверное, поняла.
Комнату осветила яркая вспышка молнии и я заметила в углу комнаты силуэт человека. Осознав, что в комнате есть ещё кто-то я отступила на шаг назад, боясь внезапной агрессии от владельца.
— Не бойся, — Серафим грустно улыбнулся, — мы в воспоминаниях. Он тебе уже ничего не сделает.
Я повернулась к неподвижной фигуре, пытаясь рассмотреть получше незнакомца: с виду это был парень, одетый в растянутую тёмную футболку и станы. Светлые волосы торчали в разные стороны в полном беспорядке, а бледное лицо оттеняла запущенная растительность. Его глаза были закрыты, а ресницы в вспышках молнии отбрасывали на скулы густые тени, но спустя мгновение стало понятно, что это были синяки под глазами.
Сквозь полный внешний беспорядок прорисовывались знакомые черты, которые сложно было спутать с кем-либо другим.
— Серафим….-сорвался с губ растерянный шёпот, — что произошло?..
Парень в углу открыл глаза и поднёс к лицу руку, в которой было что-то похожее на смятую фотографию. Пустые глаза рассматривали изображение, будто совершенно ничего не видя.
— Чувство вины, — выдохнул Серафим, подойдя ко мне, — из-за меня погиб человек, который был мне дорог. Я не смог помочь. Не смог смириться.
Парень положил фотографию в карман и медленно, опираясь на стену поднялся. Пошатываясь из стороны в сторону, он поднял с пола недопитую бутылку с чем-то прозрачным и залпом её осушил.
— Нам с тобой не повезло, как в детстве, так и во взрослой жизни, — усмехнулся он.
Прошлый Серафим выпустил бутылку из рук и она со звоном разбилась о грязный пол. Парень молча обогнул осколки и пошатываясь зашёл в небольшую ванную комнату.
С тяжёлым сердцем я следовала за ним по пятам и через пару секунд нашла его лежавшим в наполненной водой ванной.
— Не смотри, — на мои глаза легла прохладная ладонь, мешая увидеть то, что должно было случиться дальше, но там, где заканчивалась ладонь Серафима, было видно собиравшуюся на полу красноватую лужицу.
— Серафим! — в ужасе я дернулась вперёд, но сильные руки развернули меня спиной к ужасной картине и только после этого я осознала, что дрожу всем телом. По щекам градом косились слёзы, которые я была остановить не в силах. — Зачем ты… Это же несправедливо… Так несправедливо… Ты должен был жить!
Руки сами по себе поднялись в верх, ударяя кулаками грудь в чёрной рубашке. Будто это могло хоть что-то исправить.
Плечи вздрагивали от всхлипов, а сердце в груди было готово разорваться на части от боли и тяжести.
— Тише, тише, — Серафим легонько погладил меня по голове, — не стоит меня оплакивать. Это было так давно. — он широко улыбнулся, но в этой улыбке не было ни капли радости или былого озорства, только боль.
— Почему ты так поступил?
— Я думал, что если умру, боль отступит. — он смахнул с моей щеки слезинку. — Ещё никогда в жизни я так не ошибался. Кто же знал, что самоубийц наказывают так жёстко. За то, что я добровольно лишил себя жизни, меня обязали стать проводником умерших. Вот тогда я и пожалел о том, что натворил, но было уже слишком поздно. Но во всей этой непроглядной тьме была маленькая девочка, которая несмотря на все тяготы продолжала идти вперёд. Не сдавалась, не жаловалась, как бы не было тяжело. И когда ко мне в руки попала твоя карточка, я был готов проклясть всё. Я не мог увидеть, как погибнет ещё один дорогой для меня человек — моя маленькая подруга детства, девочка, которая никогда не сдавалась.
Я отшатнулась от него и иллюзия вокруг исчезла, мы снова вернулись на кухню в доме Ноя.
— Но ты же сказал, что моё время ещё не вышло! Что мои песочные часы…
— Я соврал, — его голос звучал низко и тихо, в нём отчётливо прослеживалось чувство вины и сожаление, — по-другому я не мог убедить тебя прожить эти сто дней для себя. Когда жнец собирает определённое количество душ, ему дают одно желание. И…я решил помочь тебе. Я очень хотел, чтобы та маленькая девочка из приюта почувствовала себя счастливой хотя бы чуть-чуть. Прости меня, Нора, я очень хотел помочь тебе.
Я замерла на месте, не в силах проронить ни слова. Всё в одночасье перевернулось с ног на голову, перемешалось и рассыпалось на множество частей.
Выходит, я и правда должна была умереть. Но мой друг, который в далёком детстве помогал мне, подарил мне горстку времени на закате моей ничтожной жизни.
— Пожалуйста, только не молчи, — его рука потянулась ко мне и замерев в паре сантиметром от моего плеча медленно сжалась в кулак, а затем отстранилась, — скажи хоть что-нибудь. Я только, — он отвёл взгляд с сторону и прикусил губу, — надеюсь, что в последние минуты своей жизни ты не возненавидишь меня всем сердцем. Мне так жаль…
Я поймала на лету его руку и сжала его кулак в своих ладонях.
— Спасибо, — тихо сорвалось с моих губ.
Глаза Серафима расширились от удивления, а губы приоткрылись в порыве что-то сказать, но я его опередила.
— За заботу и искреннее желание помочь.
— Как бы я хотел сделать для тебя больше.
— Ты уже сделал немыслимо много, мой Ангел-хранитель, — я улыбнулась ему настолько лучезарно, на сколько только была способна, хоть это и давалось мне с огромным трудом. — Только…когда я уйду…не забывай обо мне. Хорошо?
Серафим горько рассмеялся, накрыв мои ладони прохладными пальцами.
— Это невозможно, — он тяжело вздохнул. — Мне жаль это говорить, но Нора, это последние тридцать минут твоей жизни. Проведи их с
