Чувствую себя как в финале чемпионата мира. Вот-вот раздастся свисток. Ещё две минуты — и закончится третий урок. Звонок ещё звенит, а Пауль уже вскочил, не успела я и глазом моргнуть. Подхожу к нему, осторожно кладу руку на плечо.
— Спокойно, Пауль, — говорю я. — Ты одной левой справишься!
Он смотрит на меня, смотрит сквозь меня, открывает рот; я жду.
— Мне… совсем… — это его первые слова за сегодня. Больше он ничего не в состоянии выговорить, закрывает рот рукой и выбегает из класса. Я за ним. Торможу на секунду перед мальчишечьим туалетом, но тут же решаю: плевать на всё. Просто захожу туда и слышу: Пауля тошнит. Eго жирафье тело выплёскивает из себя волнение. То есть я на это очень надеюсь. Смыть бы всё в унитаз — и тогда можно спокойненько делать доклад.
— Пауль… — говорю я. Секунду колеблюсь, а потом выпаливаю: — У меня для тебя сюрприз…
Пауль выдаёт новый фонтан.
— Я могу как-то помочь? — спрашиваю я.
— Жвачку, — говорит Пауль.
Пауль стоит перед классом, напряжённый и прямой, как доска; мне видно только нервное подрагивание пальцев. И вот — свисток. Мюкенбург садится и говорит:
— Ну что же, начинай, Пауль!
А Пауль не делает ничего. Совсем ничего. Ни слова, ни малейшего движения. Не знаю, где он застрял. Он как пустой дом, в котором никого не осталось. И уже через несколько секунд начинается: перешёптывание наших пиявок, бормотание жаб, хихиканье гномов — Янниса, Кубичека и всех остальных, как-их-там-звать. Я встаю и выхожу к доске. Мюкенбург смотрит на меня удивлённо.
— Извините, — говорю я в сторону Мюкенбурга. — Извини, — говорю Паулю. — Прости, Пауль, я совсем забыла!
Смотрю на Мюкенбурга и поясняю:
— Пауль ведь делает доклад самым последним, поэтому мы придумали кое-что особенное.
Мюкенбург смотрит удивлённо, я подхожу к окну и смотрю на улицу. Вижу: он уже там.
Поворачиваюсь и говорю:
— Герр фон Мюкенбург, надеюсь, ничего, если мы сейчас все вместе ненадолго выйдем во двор. К докладу Пауля прилагается, как бы это сказать… дополнительный материал…
Пауль как стоял две минуты назад, так и стоит — не шевелясь. Мюкенбург кивает, по его команде жабы и пиявки встают и направляются на выход из класса.
Я тереблю Пауля за рукав.
— Земля — Паулю! Пауль, ответь! Алло, алло?!
Его взгляд выныривает из бесконечности назад в человеческое измерение, фокусируется на моём лице.
— Да, — говорит Пауль.
— Хорошо, — говорю я и ухмыляюсь. — Смотри, я всё время буду с тобой. Мы сейчас выйдем во двор. Раздадим наше мороженое. А потом вместе расскажем про твоих родителей, ага?
— Мороженое? — переспрашивает Пауль.
Я ухмыляюсь.
— Ну да, такая штука, которую ты придумал. То есть, пардон, твоя мама!
Когда Пауль выходит во двор, восходит солнце: перед нами на велике с прицепом, переоборудованным в передвижной прилавок, с широкой улыбкой — Барт. Он в официальной униформе фирмы Пауля, раздаёт пробные порции всем жабам и гномам. Мне и Паулю — тоже.
— Ну что? — интересуется он, подмигивая. — Как дела?
— Я бы сказала, просто супер! — смотрю на Пауля. — Да?
Он кивает и забывает про своё мороженое. Его жёлтые зубы сияют, как фонарь тёмной ночью.
— Что ты здесь делаешь? — спрашивает он Барта.
— Так, по мороженым делам, — отвечает тот, улыбается и хлопает Пауля по плечу. — И доклад твой послушать охота.
— У тебя что, уроков нет?
— Есть, — ухмыляется Барт.
— Пауль! — требовательно говорит Мюкенбург. — Пока всё просто великолепно, — он улыбается, — но не помешала бы дополнительная информация.
— Ну давай! — говорит Барт и обнимает Пауля на одно только мгновенье. Пауль поворачивается к классу: все сидят и лежат перед ним на траве, облизывая ложечки с мороженым. Только мы двое стоим позади Пауля — и он «даёт».
Бойцовский характер. Мяч у Пауля! Он ведёт его огромными неуклюжими скачками и вдохновенно рассказывает о карьере своего отца, этого уникального гения бега, потом делает прекрасный пас самому себе и, перехитрив защиту противника, бросается на открывшееся пространство — рассказывает о карьере мамы, от её первого киоска до четырнадцати кафе, про очереди, в которые выстраивались американцы, пытаясь разгадать феноменальную рецептуру, про сногсшибательный успех «ин Э-мэ-ри-ка»; тут уже самые выносливые противники, похоже, выдохлись — мама Пауля создала легендарное мороженое, вот так!
— Его рекламировали по телевизору во время финала американского футбольного СУПЕРКУБКА! — восклицает Пауль, и всем понятно, что его мама — мировая знаменитость и ещё очень красивая женщина с низким голосом и обворожительной улыбкой.
Пауль на мгновение останавливается, улыбаясь: мяч у его ноги, взгляд устремлён в небо. И вдруг посылает мяч по немыслимой дуге в штангу, от которой тот отскакивает и летит в ворота. Публика ревёт и наслаждается мороженым вместе с самой лучшей на свете историей, великим финалом, докладом века, сделанным без малейшей оговорки, без единого ляпа! Не спотыкаясь, не заикаясь, не мямля — он сделал это, он смог, вдруг ставший на одну ножку, уверенный, не сомневающийся в себе Пауль-докладчик.
Мюкенбург чиркает в блокноте, поднимает голову: невооружённым глазом видно, как он рад. Его галстук-бабочка прямо светится, он помахивает ложечкой и щёлкает языком. И говорит:
— «Отлично», Пауль. Несомненная, уверенная пятёрка. И… как называется это гениальное лакомство?
Глава 53
Избавление
Отпускаю тормоз, налегаю на ручки. Иду, перехожу на бег, потом вспрыгиваю на перекладину сзади. Наклоняюсь вперёд, моя голова над маминой, правая нога в воздухе — для баланса, разгона и торможения. Мы набираем скорость. Улица идёт чуточку под уклон, без малого полкилометра, точнее, 476 метров.
