Наполнив легкие воздухом, в котором не было ничего от больших городов, Супаари подумал: «Теперь все — другое».
И все же запахи родных мест были прежними. Горизонт затуманивала пыльца красного кустарника, освещаемая косыми лучами второго заката, — ароматная дымка, поднимавшаяся от земли. Там, где окружавшая реку местность делалась более плоской, а воды становились шире и медленней, ленивые ветра приносили знакомые целебные испарения переваренной травы — запах навоза пиянотов, странным образом отдававший чистотой. И острый аромат недозрелого мелфруита, и дымную едкость датинсы, уже прошедшей через свой пик. Все это словно бы приветствовало Супаари и его дочь, и в ту ночь он спал на палубе, а сны его не тревожили.
На четвертый день пути, когда их баржа уже приближалась к мосту Кирабаи, его разбудила суета среди пассажиров; многие обычно задерживались здесь на всю ночь, чтобы поторговать. Поднявшись, Супаари велел Пакварин упаковать багаж и готовиться к высадке на берег, а сам начал неуклюже причесываться. Не дожидаясь, пока ее попросят, рунская торговка предложила свою помощь и вместе с Пакварин распаковала лучшие наряды Супаари, а затем, щебеча, помогла ему управиться со шнурками и пряжками. Радуясь, что можно отбросить вынужденное высокомерие Инброкара, Супаари поблагодарил их обеих.
Он ощущал, как в нем поднимается волнение: оптимизм, сдержанная энергия, радость от возвращения домой. Повернувшись к Пакварин, Супаари взял у нее младенца, не заботясь о своем пышном наряде.
— Смотри, дитя, — сказал он, когда баржа проходила под уродливыми, сложенными из известняка арками. — Этот замковый камень носит эмблему твоего предка, который жил девять поколений назад и отличился в походе по второму притоку Пон. С тех пор его потомки владеют Кирабаи по праву первородства.
Глаза девочки расширились, но лишь оттого, что с солнечного света баржа вплыла в тень под мостом. Подняв ее к плечу, Супаари вдохнул сладкий запах младенца.
— Сказать по правде, малышка, мы вынуждены погружаться в такую старину, чтобы найти хоть кого-то, кем можно гордиться, — прошептал он с кривой улыбкой. — Мы — хозяева постоялого двора, предоставляющие жилье в четырех ночах пути к югу от Инброкара и в трех ночах к северу от побережья. За это нам причитается жалованье от правительства и одна двенадцатая от каждой сделки, совершаемой здешними руна. Боюсь, семья твоего отца не относится к прославленным.
«Но мы не убиваем детей с помощью обмана», — подумал Супаари, когда баржа снова выплыла на свет.
— Господин, мы задержимся здесь лишь до завтрашнего второго восхода, — крикнул ему из рубки владелец баржи. — Вы отправитесь с нами вниз по реке?
— Нет, — сказал Супаари, воодушевленный видом, запахами и звуками Кирабаи. — Мы — дома.
Когда баржу остановили, упираясь шестами в дно, он вернул ребенка в руки Пакварин, наблюдая, как на сваи набрасывают толстые плетеные канаты, дабы закрепить судно. Оставаясь внешне спокойным, Супаари вглядывался в лица носильщиков, снующих по пристани, проверял запахи, приносимые ветром, но не обнаружил никого из тех, кого знал мальчиком; Поэтому он протиснулся мимо толпы руна, декларирующих свой груз и оплачивающих портовые сборы, и, не выбирая, нанял носильщика, хотя багажа было немного, а тратиться из гордости ему сейчас не стоило. Из Кирабаи его выгнали почти без ничего, но Супаари создал торговую компанию, которая производила деньги, как равнины рождают траву: он познал богатство и в темные часы, когда не спалось, думал, что вернется домой триумфатором, окруженным роскошью. Вместо этого Супаари все свои накопления сдал в государственную казну, когда сделался Основателем, и теперь прибыл сюда на грузовой барже, а похвалиться мог лишь безымянным младенцем да шестью сотнями бахлей — все, что осталось после того, как он продал драгоценности, чтобы нанять Пакварин и оплатить ее проезд. Поэтому он оделся в лучший из своих нарядов и нанял носильщика, надеясь произвести благоприятное первое впечатление.
«Мой ребенок стоит этой цены, — подумал Супаари, не стыдясь своих торговых повадок. — А деньги еще заработаю».
От причалов была видна приземистая гостиница, оседлавшая продолговатый холм, который вздымался выше отметки максимального паводка. Вчерашняя гроза бушевала здесь сильней, чем выше по реке, и, пока Супаари вел свою маленькую свиту через главные ворота, а затем через центральную площадь и по хитросплетению узких дорожек, стиснутых известковыми домами рунских ВаКирабаи, им то и дело приходилось перешагивать через битую кровельную черепицу и сломанные ветки. Радиобашню повалило ветром, а около моста в реку обрушилось несколько огромных мархпаров, с корнями вывороченных из берега. Но если не считать повреждений, причиненных грозой, за все те годы, что Супаари здесь не бывал, Кирабаи почти не изменился…
Конечно, Супаари привык к кипучей энергии Гайджура и к постоянному напряжению интриг Инброкара — не удивительно, что Кирабаи показался ему сонным. Тем не менее, этот город был плацдармом, открывавшим доступ к восточным полям ракара, и довольно-таки важным торговым центром для сборщиков урожая, проживавших вдали от моря. И в нем имелись ткацкие кооперативы руна, а также фабрики кхапиата. «Тут для меня хватит дел», — подумал Супаари, отказываясь сдаваться. — Привратник, стоявший у входа в гостиницу, был новый в отличие от самих ворот, и Супаари с некоторым смятением заметил, что верхняя петля до сих пор нуждается в починке.
— Разыщи хозяина! — велел он привратнику, с улыбкой предвкушая удивление родителей. — Скажи ему, что прибыли гости из Инброкара!
Рунао молча ушел, оставив их во дворе. Надолго повисла тишина, и когда Пакварин вопросительно посмотрела на Супаари, он уронил хвост на грунт, показывая этим жестом, что сам ничего не понимает. Прождав некоторое время, он прокричал приветствие и прислушался, надеясь услышать знакомый голос. Никто не ответил. Озадаченный, Супаари огляделся. Во дворе было полно места для экипажей путешественников, но, похоже, в гостинице никто не живет. Конечно, для этого сезона такое нормально. Большинство джана'ата путешествуют в начале фра'ана — до того, как установится жара…
— Я не потерплю ублюдка в своем доме, так что можешь проваливать сразу.
Супаари резко повернулся — слишком изумленный голосом матери, чтобы обидеться на ее слова.
— Люди посылают в Инброкар анонимные письма про нас, но мои сыновья ни на что не годны, — прорычала старуха, злобно глядя на младенца, который сейчас проснулся и тихо попискивал, уткнувшись мордочкой в шею Пакварин. — Я говорила им: «Идите к префекту!» Но клан Гран'джори отравил наживку. С тем же успехом можно выть на дождь. Гран'джори хотят завладеть Кирабаи и пусть его забирают — здесь нет ничего, кроме костей. Я была рождена для лучшего, говорю я вам! Префект делает вид, будто наводит порядок, но его устраивает, что мы вцепились друг в друга… Не стой здесь, дура! Накорми этого надоеду, или я оторву тебе ухо, — рявкнула она на Пакварин, когда младенец принялся вопить. — Префект должен расследовать дело, но он верит всему, что говорят эти падальщики с верховья, — и где тогда мясо в расследовании? Ничего, кроме костей… Мой брат мог бы что-то сделать! Я была рождена для лучшего, знаете ли. Порядочный мужчина оставил бы меня в резиденции моего отца, но не твой отец!
