Эмилио не старался узнать новичков поближе, предпочитая общаться в киберпространстве, где их разделяла техника, или в библиотеке, откуда мог уйти в любой момент. Но свое добровольное затворничество он нарушал прогулками на кухню, где получал у брата Косимо обрезки овощей для Елизаветы. А по пятницам к нему наведывалась Джина Джулиани, каждый раз с Селестиной, привозя корм для свинки, а иногда и еще какую-нибудь мелочевку, о которой он не мог заставить себя попросить. Она и Джон Кандотти умели помогать так, что Эмилио не чувствовал себя беспомощным, и он был им за это несказанно благодарен. Когда Джина не могла отыскать готовых предметов, которые годились бы для его изувеченных рук, Джон брался это смастерить: противовесы для предметов, которые Сандосу требовалось поднимать; утварь с широкими рукоятками; водопроводные краны и дверные ручки, с которыми проще обращаться; одежду, с которой легче управляться.
Пятого ноября две тысячи шестидесятого года, в день — если он не ошибался — своего рождения, после обычного обеда, состоявшего из бобов и риса, Эмилио Сандос налил себе стакан ронрико.
— Елизавета, — объявил он, вскинув стакан, — я безраздельный правитель владений, протянувшихся от лестницы до письменного стола.
После чего вернулся к работе, сосредоточившись на семантическом поле к'сана, относящемся к речным системам, которые, как предположил баскский эколог, могли быть связаны со словами, применяемыми в отношении ранжированных политических альянсов. Словно система притоков! — подумал Эмилио и ощутил странную дрожь — как бывало, когда, пытаясь опровергнуть гипотезу, он подозревал, что она верна.
10
Река Пон, Центральная провинция, Инброкар
2046, земное время.
На третий день пути на юг, сразу после грозы, насквозь промочившей пассажиров баржи и подтопившей речные отмели, наступила жара. Привычный к повадкам сельских руна, Супаари ВаГайджур сбросил с себя мокрую городскую мантию и, чтобы не нарушать равновесия этой поездки, дальше поплыл почти столь же нагим, как его практичные попутчики. А вместе с одеждой он сбросил вонь Инброкара и вновь ощутил себя настоящим.
Все кончилось, думал Супаари и не чувствовал сожаления.
Он подошел к цели своей Жизни достаточно близко, дабы увидеть, что он покупает, и подсчитать цену выживания в сплетении альянсов, ненавистей и обид аристократов. С решительностью торговца он срезал свои убытки, разрубив этот клубок единственным словом: «уйди». Поэтому Супаари ВаГайджур покинул резиденцию Китери, не удосужившись никому сказать о своем уходе. С собой он взял лишь то, что представляло ценность для него и ни для кого больше: ребенка, который в данный момент висел в руках няни за краем баржи, пуская струйку в кильватер.
Пакварин согласилась отправиться вместе с ними на юг по крайней мере до Кирабаи — и сейчас смеялась, окуная малышку в воду, чтобы ее омыть. «Теперь она будет спать», — подумал Супаари, с улыбкой наблюдая, как возмущенный испуг на плачущем личике сменяется сонным довольством, когда рунао, уложив Кроху себе на колени, принялась гладить ее своими изящными руками.
Привалившись к транспортировочному контейнеру и ощущая сонливость, Супаари смотрел на речные берега, скользившие по сторонам, и лениво гадал, почему джана'ата так настаивают на облачении в одежду тел, защищенных густым мехом. Энн Эдвардс как-то спросила его об этом, и он не нашел лучшего ответа, кроме как заметить, что джана'ата вообще предпочитают сложное простому. Супаари почти задремал, обсыхая на ветру, когда ему пришло в голову, что цель одежды не защита и не украшение, но различие: отделить военных-первых от чиновников-вторых, а тех и других — от ученых и торговцев, рожденных третьими; чтобы каждого держать на присущем ему месте, чтобы приветствия были правильно отмерены, а почтение надлежащим образом распределено.
И чтобы установить дистанцию между правителями и управляемыми, понял он, чтобы ни одного джана'ата нельзя было спутать с рунским слугой!.. Не открывая глаз, Супаари улыбнулся, довольный тем, что наконец ответил Ха'ан.
Пока необычайно полиморфные чужеземцы не указали ему на это, сам Супаари никогда не задумывался о поразительном сходстве между джана'ата и руна. На самом деле, он его даже не замечал — это все равно, что спросить: почему дождь того же цвета, что и вода, — но чужеземцев оно заинтриговало. Однажды, еще пребывая в резиденции Супаари, Сандос предположил; что в древности сходство меж двумя этими видами было не таким явным, но руна каким-то образом вызвали в джана'ата изменения, и те стали походить на них больше. Сандос назвал это мимикрией хищников. Супаари глубоко оскорбила идея, что самыми успешными охотниками среди джана'ата были те, кто видом и запахом сильнее напоминал рунао — кто мог приблизиться к рунскому стаду, не потревожив его.
«Такие охотники были более здоровыми, у них было больше шансов найти себе пару, — говорил Сандос тогда. — Их дети лучше питались и имели больше детей. Со временем сходство между руна и джана'ата стало более заметным и более частым».
«Сандос, это глупость, — сказал ему Супаари. — Мы разводим их, а не они — нас! Вероятнее всего, наши предки съедали Уродливых руна, оставляя в живых красивых — тех, кто походил на джана'ата!»
Теперь Супаари признался себе, что в предположении Сандоса была доля правды. «Мы приручили джана'ата», — сказала однажды его рунский секретарь Ауиджан. Тогда он воспринял её замечание как шутку, но ведь детей джана'ата воспитывают рунские няни, а это и есть нечто вроде приручения…
Супаари заснул и во сне стоял перед входом в пещеру. Откуда-то он знал, что коридор перед ним ведет к глубоким подземным галереям. Он сделал шаг, но сразу же сбился с пути и с каждым новым шагом терял ориентацию все сильней… а проснулся от брачного рева белошеего кранила, грузно плескавшегося на отмели. Взволнованный и обеспокоенный, Супаари тяжело поднялся на ноги и, пытаясь прогнать тревогу, обошел вокруг рубки, чтобы понаблюдать за животными, с титаническим усердием кружившими в паре, и пожелать им успеха, что бы это ни означало для кранилов. Оглянувшись на дочь, спавшую рядом с Пакварин, он подумал: «Я вступил в пещеру и несу с собой ребенка».
«Не просто «ребенка». Моего ребенка. Мою дочь», — сказал себе Супаари.
Не с кем обсудить, какое имя ей дать. По традиции, первая дочь получала неиспользуемое имя одного из уже умерших родственников по материнской линии. У Супаари не было желания увековечивать кого-либо из фамилии Китери, поэтому он попытался вспомнить имена предков своей матери и со смятением понял, что не знает ни одного. Поскольку Супаари был третьерожденным, которому, как предполагалось, никогда не доведется иметь детей, ему не сообщали имен предков, а если и сообщали, он их не помнил. Плохо представляя, что делать теперь, когда он покинул Инброкар вместе с ребенком, живым и невредимым, Супаари решил направиться к родителям, в Кирабаи. Он попросит свою мать выбрать подходящее имя — в надежде, что его просьба будет ей приятна.
