котором весело поблескивали далекие звездочки. Тишина вокруг, первозданный покой. Не спалось Лувсанпэрэнлэю, растревожили его душу события прошедшего дня. «Куда же этот негодный Дамбий грозится уехать? Уж не сам ли в объединение подастся? С него станется. Этот на все пойдет, лишь бы мне хорошенько насолить». Кочевать одному Лувсанпэрэнлэю вовсе не улыбалось — трудно жить в полном одиночестве. Лувсанпэрэнлэй поморщился. Звезды подмигивали ему, говоря, что жизнь прекрасна, что время идет вперед и не стоит цепляться за прошлое, а оно тут как тут — так и поплыло перед внутренним взором Лувсанпэрэнлэя точно так же, как это было днем с его соседом.
…Случилось это много лет назад, и, помнится, в тот год стояло великолепное лето. Однако в здешних местах было неспокойно — люди поговаривали, что вот-вот начнут создаваться коллективные хозяйства. Слухи подтвердились, и когда действительно стали возникать первые колхозы, Лувсанпэрэнлэй вступил в один из них без особых колебаний, хотя, как и большинство аратов, не очень-то четко представлял себе, какой будет новая жизнь. В общественное стадо он передал две сотни самых лучших своих баранов. Лувсанпэрэнлэя прозвали за это красным революционером. Председателем колхоза был тогда молодой и, видать, совсем неопытный парнишка, который требовал «полного обобществления». Под ним подразумевалось, что все члены коллективного хозяйства должны питаться сообща из одного котла и спать под одной крышей. Насчет еды было все ясно, а вот общий ночлег организовать председателю не удалось — люди не помещались все в одной, даже самой большой юрте. Как же его звали, того председателя? Догноон Чоймбол, вот как… Впоследствии оказалось, что был он правым уклонистом и исчез бесследно. Поняв, какие насаждаются порядки, Лувсанпэрэнлэй спохватился и хотел было выйти из колхоза, но председатель устроил большой шум, обвиняя красного революционера в несознательности. И Лувсанпэрэнлэй остался. С ужасом он наблюдал за тем, как ежедневно на прокорм членам коллективного хозяйства забивалось по пять его баранов. «Что вы делаете? — воспротивился Лувсанпэрэнлэй. — Это же мои животные!» «Отсталый вы человек, — пристыдил его председатель. — Разве вы потомственный дворянин или феодал из бывших? Нет? Так, может быть, вы кулак-кровопийца? Если да, то вас придется уничтожить как класс, ясно? Вашего здесь ничего нет, все общественное. И каких животных пустить на еду, решает у нас не один человек, а весь коллектив. А он в основном из бедняков состоит да батраков. Попробуйте-ка их кормить плохим мясом, они у нас живо восстанут».
После этого разговора Лувсанпэрэнлэй отступился. Вскоре от двухсот его баранов осталось на свалке восемьсот копыт, а потом пришел день, когда и колхоз распался. После дележа имущества Лувсанпэрэнлэю достались заезженный коняга со сбитыми копытами и ребрами, выпирающими, словно обручи, да старый — кожа да кости — холощеный верблюд.
Разорившийся дотла, Лувсанпэрэнлэй был вынужден искать поденной работы в богатых аилах. Много воды утекло, много пролито было пота, пока не стал он снова на ноги. Горький опыт прошлого предостерегал его от повторного обобществления скота. «Кто знает, не повторится ли история?» — нашептывал ему предостерегающий голос. Конечно, он вступил бы в объединение, но прежде хотел бы понять, что там будет за жизнь. Если объединенцы эти опять разбазарят общественный скот, Лувсанпэрэнлэю после этого уже не оправиться, чай, не молоденький. Вступишь — и окажешься как лиса в капкане. Тогда будешь целиком зависеть от органов социального обеспечения…
Тревожные мысли одолевали и его соседа, который уже не расставался с мыслью этой ночью украдкой покинуть стойбище. Он по горло сыт обществом этого завзятого скандалиста и сквернослова. Теперь небось люди считают их закадычными дружками, а на самом деле Дамбий и знать не хочет своего соседа.
Когда Дамбий начал снимать веревки, крепившие верхнее покрытие юрты, жена его всполошилась:
— Что ты делаешь, муженек? А как ночью ветер подымется? Завалится юрта.
— Мы откочуем ближе к рассвету. Ты, жена, займись скотиной.
— Соседи тоже вместе с нами, конечно?
— Тихо! Одни соберемся… Хоть куда поедем, только бы избавиться от соседушки.
— Побойся бога, Дамбий! Куда это годится-то. Ведь мы с соседкой-то сошлись накоротке последнее время. Как я потом этой Бэгзлхам в глаза посмотрю?
— Ладно, вы — старые приятельницы, только ты поторопись. Я решения не изменю.
Жене пришлось подчиниться. Они молча увязывали веревками домашний скарб. Цэвэл помогала родителям как во сне — из головы у нее не выходил Магнай. Как часто сокровенные мечты разрушаются из-за вторжения грубой действительности! Еще совсем недавно Цэвэл была счастлива тем, что живет на одном стойбище с родителями Магная. Надеялась, что приедет Магнай навестить стариков, и она увидится с любимым. Увиделась, ничего не скажешь! Магнай хорошенько отчитал ее. Как он сказал? «А ты куда смотришь, ревсомолка Цэвэл? Почему вместе с отцом сбежала?» Да будь ее воля, она давно бы уже состояла в объединении. Но можно ли пойти своей дорогой, ослушаться родителей, которые вскормили ее и вспоили. Конечно, здравый смысл давно подсказывал Цэвэл, что пора бы ей поговорить с отцом и матерью о возможности жить по-новому, убедить их порвать с частнособственническими традициями. Хорошо ли, в самом-то деле, оставаться одним, в стороне от общих дел. Повести за собой родителей — разве не в этом состоит ее ревсомольский долг? Голос рассудка был строг и неумолим, в сущности, то же самое сказал ей вчера Магнай. Что он теперь подумает об их семье, когда узнает, как они ночью откочевали? Откочевка украдкой, без сообщения соседям, всегда считалась недостойным поступком. Ее милый постарается, конечно, забыть Цэвэл и женится на какой-нибудь славной девушке из объединения, зачем ему дочка закоренелого единоличника. И он будет рассказывать о Цэвэл молодой жене, они вдвоем посмеются над ней. «Какая же я несчастливая», — сетовала про себя Цэвэл, украдкой смахивая слезы.
Несмотря на то, что бо́льшую часть ночи Лувсанпэрэнлэй провел без сна, он чуть свет был уже на ногах. Бэгзлхам еще не разжигала огонь в очаге, когда он вышел из юрты. Стоял утренний полумрак, но он не скрыл, что отныне семейство Лувсанпэрэнлэя пребывает на стойбище в одиночестве — там, где еще вчера прочно стояла юрта Дамбия, осталось на земле только огромное круглое пятно.
— Что за чертовщина? — громко воскликнул Лувсанпэрэнлэй. — Куда они подевались?
— С кем ты тут разговариваешь? — поинтересовалась супруга, высунув голову в дверь.
— Иди сюда, жена, полюбуйся, каковы наши соседи, чтоб им пусто было, откочевали!
— Не может быть! — Женщина пулей выскочила из юрты. Но факт был налицо — на всем стойбище теперь стояла одна-единственная юрта, их собственная. — Стыд-то какой, стыд! — запричитала верная спутница Лувсанпэрэнлэя, горестно всплескивая руками. — Знать, плохими людьми мы оказались, достойными такого пренебрежения.
— Успокойся, жена! — прикрикнул на
