персональную выставку мне организуют.
В словах судмеда Катя слышит какую-то скрытую злую иронию и сарказм. Губы и глаза Миронова улыбаются, но слова колются, как иголки кактуса. «Блин, – думает Смородинова, – обидела человека».
– Я рада за вас, Сергей Алексеевич! Искренне, – говорит Катя вслух.
– А хотите прийти на открытие? Будут пресса, гости, вечерние платья, шампанское. Наташа моя все это организует. Она у меня просто прелесть, взяла на себя всю заботу.
– Да, было бы интересно.
– Я вам именное приглашение пришлю, – обещает Миронов.
Катя улыбается ему, все еще ощущая неловкость. Перехватывает недовольный взгляд Иглевича, стоящего, по-прежнему поджав губы и скрестив руки на груди.
Бригада экспертов продолжает обшаривать машину подозреваемого. В чемоданчике растет стопка пакетиков. Смородинова подходит ближе, присаживается на корточки.
От увиденного ее немного трясет, по телу пробегает волна дрожи. По прозрачным пакетикам расфасованы волоски. Длинные и короткие. Светлые, темные, крашеные. Один, два, пять, десять… Пакетик к пакетику. Чей-то искусственный ноготь. Чьи-то кружевные трусики, которые ничего не могут прикрыть и служат лишь игривой приманкой. Тюбик губной помады с трещиной на корпусе.
– Грязновато, – говорит капитану эксперт. – Тут пальчиков столько, что мы неделю провозимся.
– Нет у вас недели, – упавшим голосом отзывается Смородинова, поднимаясь на ноги.
Сердце занимает всю грудную клетку. Катя не может думать ни о чем и ни о ком, кроме тех, чьи волосы нашли в машине. Где сейчас все эти женщины? Что с ними? Сколько из них живы? Чьи трупы они не нашли? И найдут ли? Кто они такие? Как попали в эту серую, неприметную, совершенно обычную машину? Что Федоров с ними сделал? Как давно? Вопросы нарастают снежным комом. Перед глазами мелькают страшные видения, порожденные фантазией и опытом работы в полиции.
– Биологические следы есть? – спрашивает Катя, вернувшись к машине и заглянув через плечо эксперта.
– Смотрите сами.
В свете ультрафиолетовой лампы проявляются неровные пятна, тут и там разлитые по заднему сиденью. Эксперт проводит лампой над полом – светится и там. Даже на обшивке потолка все усеяно мелкими брызгами. Будто светлячки растворились повсюду. В этих люминесцентных пятнах спрятана чья-то жизнь…
Катя завороженно смотрит, как эксперты сворачивают работу – все остальное нужно делать в лаборатории. Там найдутся ответы на большинство ее вопросов.
– Вы закончили? Сколько это еще будет продолжаться? – спрашивает Иглевич. – Вы там что-то нашли?
Смородинова не отвечает, занятая протоколом. Озябшие понятые подписывают его и с нескрываемой радостью уходят, переговариваясь и оглядываясь. Миронов усаживается в машину к экспертам. А Катя, приплясывая на месте от холода, остается ждать эвакуатор.
Нужно позвонить Черному, и она думает, с чего начать разговор.
* * *
– У вас нет ничего на моего подзащитного. Все ваши действия крайне негативно отразились на репутации Егора Валерьевича. И вы должны понимать, господин следователь по особо важным делам, что мы этого так не оставим. Мало того, я уже подготовил заявление на господина Авакумова, напавшего на моего клиента и нанесшего ему определенные травмы. И я прошу зарегистрировать это заявление. Если вы этого не сделаете, то я буду вынужден написать жалобу и на вас, а также обратиться в органы печати и на телевидение.
Адвокат трещит, не умолкая, жестикулирует, меняет интонацию, играет бровями и трагически указывает на притихшего на стуле Федорова. Складывается ощущение, что правозащитник уже находится на суде присяжных и готов театральщиной завоевать их благосклонность. Черный же лишь морщится.
Весь день они проводят на квартире Федорова. Роскошь, поразившая со входа, продолжает давить и преследовать группу всюду. Очень качественная дорогая мебель, техника последнего поколения, недешевое ковровое покрытие. Все это переполняет комнаты своей массивностью. Таким предметам не место в стандартной «двушке». В спальне главенствует огромная кровать с балдахином. Столбики от этого самого балдахина цепляют потолок и выглядят как колонны. Тяжелые плотные шторы на окнах. Ковер с таким высоким ворсом, что ноги просто тонут в нем.
– Снимите обувь! Куда? Вы мне за химчистку не восстановите! – пытается остановить экспертов Федоров.
Николай осаживает его одним взглядом.
Не нравится следователю подозреваемый. И дело не столько в том, что Федоров – возможный убийца, сколько в его облике. «Скользкий гад», – окрестил его про себя Черный.
Эксперты выдвигают ящики, перебирают вещи, перетряхивают книги. Очень аккуратно упаковывают найденный фотоаппарат с огромным объективом. Посмотревший на него следователь к неудовольствию отмечает пыль на корпусе. «Ничего не значит, у него может быть несколько таких», – успокаивает себя Черный. Он снова и снова пытается представить этого врача, заманивающего девушек и расправляющегося с ними.
Звонит Смородинова и, зачем-то поинтересовавшись, как у Николая дела, рассказывает о находках в машине. Это подкрепляет версию, и Черный буквально нависает над экспертами, давя на них морально.
– Пожалуйста! – умоляет наконец Эдуард Валентинович. – Вы нам свет загораживаете!
– Меня интересуют биологические следы, – отступая на шаг, говорит Черный.
– Если мы что-то найдем, вы об этом узнаете, – заверяет Эдуард Валентинович, выставляя следователя за порог.
В тесной ванной, большую часть которой занимает угловая джакузи, не повернуться вдвоем. «Но если он где-то убивал, то ванная – лучшее место. Здесь можно выпустить кровь без последствий», – рассуждает Черный, разглядывая себя в огромном зеркале. Вид так себе – круги под глазами, четкие морщины, подсвеченные слишком большой для маленького помещения лампой.
– Пока не поздно, – говорит адвокат, – я вам советую прекратить этот балаган и отпустить моего клиента. А также принести извинения. Пока нам хватит устных. Но мы готовы обратиться в суд за моральной компенсацией.
Черный игнорирует слова адвоката – пусть мелет языком, это его работа. Следователя интересует другое.
Он смотрит на пол. Те фотографии мертвых молодых женщин были сделаны на деревянном полу. Не похоже, что это фотофон. Нет таких совершенных фонов, чтобы ни одной морщинки от лежащего тела, ни бликов. Здесь же очень хороший линолеум. Толстый, светлый, немного шершавый.
– Что вы творите? Это стоит как ваша зарплата! – голос Егора Валерьевича дает петуха.
Черный даже не оборачивается. Он подцепляет скальпелем, одолженным в чемодане эксперта, ковролин и с силой приподнимает его, отрывая от пола. Но под ним оказывается лишь бетон.
– Виктор! – зовет Черный оперативника, стоящего около задержанного. – Срочно проверьте, есть ли на Федорове еще собственность. Дом, коттедж, комната в бараке. На него самого, на дальнего родственника. Может быть, он оплачивает за кого-то другого счета.
Проговаривая все это, Николай не сводит глаз с Федорова. Говорит нарочито четко, чтобы тот слышал. На последней фразе Федоров нервно сглатывает.
– Понял, пошел, – кивает Тихомиров.
– Стоять!
Властный окрик заставляет замереть каждого, кто его услышал.
– Эдуард Валентинович, вы находили здесь
