повторяет Черный. – За убийства Авакумовой, Браун, Ермакова…
– Да-да-да! Довольно! – перебивает его Сергей Алексеевич, чуть поморщившись. – Я не убил их, а подарил им Вечность. Запечатлел. И сделал это вовремя, пока они не превратились в развалины, лишившись красоты. Ты разве не понимаешь?
– Я понимаю, что все эти люди мертвы. Эти и те, кого ты убил в других местах. Ты убийца.
Птицы заливаются трелями. Солнце вовсю светит и греет. К резкому запаху бензина примешиваются одуряющие сладкие ароматы ранней сирени, проснувшейся земли, травы, жизни.
– Я Творец! – орет Миронов, входя в раж и размахивая руками. – Я Создатель! И если вся эта человеческая серость не понимает мои идеи, не желает признать меня, то я имею право взять то, что мне принадлежит. И сделать то, что считаю нужным. Разве я просил многого? Я просил лишь места для роста. Чтобы мне не вставляли палки в колеса и дали развернуться. Я мог бы явить миру величие. А они? «Заведующий региональным отделением бюро – ваш потолок». И когда это изменится? Через сколько лет? Нет! Я не намерен ждать!
– Ты больной ублюдок. Ты это понимаешь?
– Не перегибай, Коля, – качает головой Миронов. – Не перегибай! Ты такой же, как я. Я понял это в первый же день. Ты знаешь, что значит быть над людьми. Видеть дальше и больше них. О, я сразу это почуял.
– Я не ты. Таких, как ты, я ловил, ловлю и буду ловить. И изолировать от общества.
– Общества? Не смеши! Они никто. Ни один не стоит даже взгляда. Я позволил некоторым из них войти в историю. Стать чем-то прекрасным. Сохранил их для Вечности. Ты знаешь, как быстро начинает гнить человеческое тело? Тут же! Только сердце перестает биться – сразу начинается разложение. Сначала медленно, а потом все быстрее. И уже ничего не остановить, ничего не сделать. Даже самые прекрасные создания через пару дней становятся всего лишь кусками гнилого мяса. А на моих снимках они застыли в одном-единственном истинном мгновении.
– Хватит! Этот бред можешь рассказать психиатрам!
Больная философия Миронова отвращает. Николай видит, как в глазах Сергея Алексеевича проступает безумие. Он захлебывается пафосными словами, выпячивает грудь, искренне довольный собой. Черный сжимает кулаки.
– Где Катя? – рокочет голос Николая.
– О! Ха-ха-ха! О ком мы вспомнили! – заходится в истеричном смехе Миронов. – Катя, Катюша, Катенька! Жирная тупая корова!
Черный хватает противника за ворот футболки с Веселым Роджером во всю грудь.
– Как ты вообще мог обратить на нее внимание? Ты и она? Ну нет! Нет! Это пошло и глупо. Коля, смирись. Почему ты вообще выбрал ее, когда я предлагал тебе самое главное – свою дружбу? Но нет! Ты оттолкнул меня, предпочтя ее. Жаль, у меня не было времени, чтобы сделать все красиво.
– Где Катя? – рычит Черный.
– Все еще между нами может наладиться, – продолжает Миронов, будто не замечая, как выглядит и что делает следователь. – Я покажу тебе истинное положение дел. Я научу тебя видеть достойных людей среди этих тварей, отбросов, гнид…
Николай и сам не понимает, как сбивает Миронова с ног. Валит его на землю, оказываясь сверху. Его кулак жестко влетает в скулу судмеда, заставляя того поперхнуться словами. Потом он бьет снова. Из разбитой губы Миронова брызжет кровь. Он почти не контролирует себя. Слова судмеда ударили куда-то в больное место. Сколько раз в детстве Черный слышал, как его самого называли недочеловеком, «этим», чмырем? Сколько раз его унижали, пытаясь сломать? Он как-то выстоял. И теперь, раз за разом нанося удары поверженному сопернику, на мгновение возвращается в те дни, когда сам оказывался поваленным на грязный асфальт школьных задворок. Миронов не уворачивается, не пытается сопротивляться. Он хохочет, запрокидывая голову и харкая кровью, пытаясь попасть ею в следователя.
– Она сдохла! И ты – ты, Коленька, – в этом виноват. Будешь жить свою скучную серую жизнь среди них и каждый сучий момент этой жизни помнить, что она сдохла из-за тебя.
Миронов говорит на удивление внятно, хотя пару зубов Черный ему уже выбил.
– Тварь!
– Ха-ха-ха! – заходится судмед.
Черный поднимает его за грудки, встряхивает. Миронов продолжает хохотать ему в лицо, доводя до слепой ярости. Красная пелена падает перед глазами Николая. Он видит лишь лицо Кати. Удар сыплется за ударом, пока кто-то сильный не перехватывает его кулак.
– Да твою мать! Парни, че стоим?!
Тихомиров едва может удержать обезумевшего следака. Витек вцепляется в Черного и оттаскивает его от полуживого, похожего на отбивную Миронова. Подбитые, быстро заплывающие глаза судмеда блестят. Его разбитые губы уже не могут улыбаться. Но из горла несется вороний издевательский клекот.
Черный, которого Тихомиров едва смог удержать, успокаивается, лишь когда Миронова уволакивают прочь. Николай обмякает, и Витек усаживает его на крыльцо. Воняет бензином.
– Слышишь? – спрашивает Черный.
– Орет, падаль, – прислушавшись к шуму с соседнего участка, говорит капитан.
– Не это.
Витек замирает, переставая дышать. Где-то тихонько, едва различимо, кто-то скулит. Тихомиров смотрит на следователя. Не сговариваясь, мужчины бросаются в пропахший бензином дом.
– Катя!
Смородинова лежит на том самом дощатом полу без движения. Ее одежда насквозь мокрая. Рядом горит свеча. Черный бросается к женщине, сгребает ее в охапку и прижимает к себе. Он готов сидеть с ней вот так, не двигаясь, всю оставшуюся жизнь. Катя смотрит на него и пытается улыбнуться, хотя сил у нее почти не осталось. За эти бесконечные сутки она уже попрощалась с жизнью. А горящая свеча в бензиновом море предвещала мучительную, страшную смерть.
Тихомиров дует на пламя, грозящее в одно мгновение превратить старый дачный домик в пылающий костер, и оно затухает.
– Ну, будем считать, что свечку я вам подержал, – хихикает капитан, чувствуя, как напряжение уходит.
– Черная смородина, – едва слышно шепчет Катя.
Благодарности
Вике Комаровой – за то, что ты вносишь в мою жизнь частичку безумия.
Ирине Федоровой – за то, что ты веришь в меня.
Кристине Полтавец – за предоставленные консультации.
Агате Нигровской – за то, что забанила меня в чате и подарила время для создания этой книги.
