меня… Честное слово, не сдержался…
— Да уж… Чего уж там… — оскорбленно шепчет побледневший Зарывалин.
— Скажите, Геннадий Васильевич, вы уже приступили?
— К че-му?!
— Вы зачем Яшкино опахали?
— То есть как?
— Так.
— Я не в курсе…
— И что посеяли — тоже не в курсе?
Зарывалин молчит.
— Хорошо… — говорит жестко Тарлыков, ломая губы брезгливой усмешкой. — Когда озимые взойдут… Я подговорю пастуха, когда они взойдут… Подговорю и стравлю деревенским коровам. Понял?
— Да ты кто есть такой? Ты как разговариваешь?!
— Я? — захохотал Тарлыков. — Я?! Я — представитель народа… Такой же, как и ты, между прочим…
Геннадий Васильевич растерялся на мгновение. Но — лишь на мгновение.
— Кто тебя представлял? — перешел он тут же в атаку. — Кто? Покажи документ!.. То-то же… Мальчишка!
И поднялся. И понял, что освободился, сразу и крупным шагом пошел в сторону, оглядываясь:
— Сопляк! Я тя-я научу разговаривать. Я тя научу родину любить…
Ну вот так, как всегда бесславно, и закончился очередной демарш Алексея Ивановича. Так-то разве дела меж людьми делаются?! Если верить Авдееву, то дальше, по-моему, уже просто и некуда… Действительно: сама себя раба бьет… Три недели спустя, уже после того как наступила развязка, Коля Авдеев посвятит меня в некоторые дополнительные подробности решающего дня.
Оказывается, сразу после актива Тарлыков побывал в прокуратуре, в милиции, заглянул он в тот день и к Валерию Ивановичу Хицко.
Как сказал Авдеев, все разговоры Тарлыков сводил к двум вопросам. Первый: этот негодяй Прохожев! Второй: немедленно требую восстановить в Яшкине оживленную культурную жизнь!
Представляю, как улыбались те, кому пришлось все это выслушивать.
Вечером, накануне, я наотрез отказался где бы то ни было свидетельствовать о том, что Прохожев рассказывал Тарлыкову. Фактов действительно никаких не было. А без фактов все это в самом деле скорее всего оказывалось причудливой жутковатой прохожевской сказкой.
И вот, видимо, Тарлыков, как всегда перескакивая со второго на третье, поведал изумленному человечеству бредни властолюбивого старичка. И его изо всех кабинетов проводили, разумеется, вежливо поблагодарив за «неожиданную постановку вопроса».
Догадываюсь, какие мысли, какие подозрения и сомнения роились во вздорной голове Тарлыкова, когда его с улыбкой выслушивали и потом неизменно указывали на дверь. Я сейчас уже и так думаю: вероятно, Прохожев совершенно сознательно внушил Тарлыкову лживую мысль о каком-то банке и каких-то нитях — для того лишь только, чтобы нормальная реакция деловых и очень занятых людей воспринималась Алексеем как подтверждение и указание на то, что таковое существует.
И при таком повороте Павел Сергеевич мне представляется в самом деле хоть и не зловещим, но достаточно опасным человеком. Ведь в принципе он мог здесь крутить всеми нами как ему хотелось.
А коли мог, то… То — что?
Нет. Не знаю. Ничего не знаю. Не знаю. Не помню. Не слышал. Не говорил…
Коля утверждает, что Хицко был к Тарлыкову расположен. Не спорю. Возможно. Даже, наверно, точно так: Хицко почему-то обожает таких вот придурковатых людей. Помню, он пригрел какого-то хромого изобретателя. Дал ему даже комнату. И он доизобретался до того, что едва не сжег наш поселок. Потом был какой-то поэт из Москвы — Хицко помогал ему с жильем в одном совхозе. Потом егерь, тот все норовил поймать на браконьерстве начальство. Ну, и доловился — самого посадили. Был архитектор — тот, правда, построил нынешний музей, но в конце концов сбежал от нас с женой управляющего сельхозтехникой.
Было много. И все — какие-то чокнутые.
Что в них Валерий Иванович находил? Но закавыка сейчас, конечно, не в этом. А в том, каким образом Хицко объяснил Тарлыкову, что тот совершенно и во всем заблуждается?
Из документов, составленных или найденных впоследствии:
«…Все сказанное невольно заставляет сделать вывод: мы имеем дело с человеком, давно не отдающим отчета в собственных поступках. Поймите меня верно. Менее всего сейчас озабочен действиями, которыми с его стороны подвергся я. Да. Всем в районе очевидно, сколь двусмысленно мое нынешнее положение. Что мне ответить им? Пока нечего. Безнравственность, полнейшая развращенность этого человека — не в силах допустить, что эти качества могут вызывать у кого-либо симпатию! Но неужели это все-таки жестокая и злая правда? И я, со своей стороны, буду вынужден принять незамедлительные меры?! Теплится надежда, что недальновидных в подобной степени руководителей у нас в районе не найдется…»
(Из докладной П. С. Прохожева на имя В. И. Хицко.)
«…Не скрою, я был среди самых близких ому людей. И с болью теперь наблюдаю, как много желающих примазаться к его славе. Как нечистыми руками обывателей, мнимых поклонников мусолится его белоснежное имя. Не давай оболгать большой талант! — говорю я себе. — Вот твое призванье!»
(Из статьи П. Прохожева «Звезды Тарлыкова».)
VII
…К счастью, он имел карманы в брюках, — и туда могли уйти его руки.
В крайнем случае он мог бы там сам укрыться целиком.
Он попробовал осторожно, незаметно это сделать, как будто бы оттирал пыль с брюк.
Но карманы его были зашиты глухо крупными белыми стежками.
Янис Рицос, XX век
Он примчался в село неизвестно на чем и как. И сразу же нырнул в свою нору. Неизвестно потому, что — только мне рассказал про все Авдеев, — я сразу стал названивать в Яшкино. Трубку подняла сначала баба Ксеня, и тут же, параллельно, на квартире — Тарлыков… Представляю, сколько бешенства сидело в нем, когда он летел с актива сломя голову. Но голос его был почти ровен:
— Слушаю… Да… Слушаю…
Но мне ли не знать его, мне ли обманываться, не разобравшись в его интонациях?.. Таким я не помнил Алексея еще со времен университета.
Я стал говорить ему что-то, объяснять, кажется, про Зарывалина, про то, какой замотанный и затравленный он, про его многочисленные взыскания и многотысячные долги. Он хотел было бросить трубку, но я не дал, я завопил изо всей мочи.
Я бил наверняка. Только в двух пунктах можно бить Алексея наверняка. Надо или оскорблять его. Или напоминать про жену. Что, впрочем, как мне казалось тогда, было одно и то же…
Я ударил по двум пунктам сразу.
Трубка замолчала.
Пока она молчала, я прикидывал: чем буду крыть дальше?
— Если хочешь, приезжай завтра…
— Сегодня! — сказал я.
— Сегодня ночь.
— Ночью!
— Не надо, — спокойно отказала трубка. — Без истерик, Андрей Степанович… Это несолидно… Мы же не умираем с тобой! Так ведь?
Только я
