спустилась. Тайт Шерроу ждал в гостиной: стоял очень прямо и смотрел отстраненным, но внимательным взглядом.
– Мадам, – чуть поклонившись, сказал он.
Руки у нее дрожали, и она не могла как следует пересчитать банкноты. Одна упала на пол. Тайт поднял ее и посмотрел с сомнением.
– Это деньги Конфедерации, – сказал он.
– Они вполне надежны, – ответила она. – Какая сумма пришлась бы вам по душе? Конечно, даже если я отдала бы вам все что есть, то не смогла бы отплатить вам за то облегчение, что вы мне дали.
– Я бы не хотел брать больше, чем вы можете дать, мадам. – Он не сводил жадных глаз с кошелька, на котором золотым тиснением были выбиты инициалы «CS».
Она вложила банкноты ему в руку.
– Считайте, я не могу.
Его проворные алчные пальцы быстро пробежали по банкнотам.
– Здесь, кажется, больше шестисот долларов.
– Возьмите двести – жаль, не могу дать вам больше.
Он вернул ей несколько похудевший кошелек. Поклонившись ниже обычного и опустив бегающие глаза, он сказал:
– Mille remerciments[16], мадам. – С ней он определенно был французом.
– Если у вас появятся еще новости о мистере Синклере, – сказала она, – я буду вам чрезвычайно признательна. – Она чуть улыбнулась и вдруг сделалась миленькой, приобретя какую-то девичью привлекательность.
Скорее выскальзывая, чем выходя из дома, Тайт Шерроу наткнулся на Джерри, или темнокожий нарочно вышел ему навстречу. Тайт старался избегать его с достоинством. Вступать в ссору с этим плотным темнокожим у Тайта не было никакого желания. Не то чтобы Тайт был труслив, но предпочитал разрешать споры и договариваться с соперниками мирным путем.
Джерри невероятно быстрым движением вытащил нож.
– Погляди-ка, – прорычал он низким голосом. – Я воткну его прямо в твои кишки, если близко подойдешь к моей девчонке Белль.
– Черномазый! – сказал Тайт.
– Поосторожнее, если не хочешь, чтобы я вспорол тебе брюхо, – заорал Джерри, забыв о том, где находится.
Вдруг рядом, как из-под земли, вырос Филипп Уайток, который встал всей своей рослой фигурой между ними. Подобно тому, как с восходом солнца тают ночные тени, они расступились.
– Прекратите это, – сказал он, – или я стукну вас друг о дружку лбами. И без ваших драк неприятностей достаточно.
– Босс, – сказал Титус Шерроу, – я человек миролюбивый и не лезу в драку со своей собственной расой. Я выше того, чтобы вступать в схватку с темнокожим.
– Никакой схватки не будет, – прорычал Джерри. – Тебе придет конец. Бог на моей стороне.
– Бог о тебе не очень-то хорошо думает, – сказал Тайт. – Если бы хорошо думал, ты бы не был рабом.
– Иди, Тайт. Дай сюда нож, Джерри.
Джерри с угрюмым видом отдал нож. Филипп с отвращением потрогал лезвие.
– Опасное оружие, – сказал он. – В этой стране мы ножи не используем. Хочешь драться – пожалуйста, но кулаками.
Филипп наблюдал, как уходили молодые люди: Джерри семенил, Тайт плыл; Джерри с лицом будто из черного дерева, Тайт смуглый, как сумерки; Джерри неуклюжий, Тайт грациозный. Филипп привык к индейцам Востока и считал, что это помогло ему составить мнение о Тайте. Ловкий парень. В темнокожих, он считал, понимать было нечего. Животные. Наверное, на плантации от них польза есть, но чтобы эдакий зверь болтался под ногами в доме у англичанина, вот уж нет.
Он стоял и смотрел, как две рыжие белки носились среди раскидистых ветвей старого дуба с коротким толстым стволом. Высокое было дерево, и листьев на нем уродилось несметное число, причем они до сих пор были зелеными и блестящими. Белки запасали на зиму желуди, но то и дело отвлекались, чтобы погоняться друг за дружкой.
– Пустоголовые сорванцы, – вслух сказал Филипп.
Он не заметил, как рядом с ним оказался Илайхью Базби.
– Красивый старый дуб, – заметил тот.
– Да. Стоит здесь лет сто, наверное. Люблю его очень. Ветви растут низко, и молодняку легко на него забираться.
– Гасси-то уж точно по деревьям не лазает.
– Конечно, лазает. Почему нет?
– Ну, мне вы всегда казались приличным британским отцом, который будет требовать от дочерей вести себя, как подобает леди.
– Вы серьезно?
Воцарилась тишина, которая, казалось, вполне устраивала Филиппа. Однако Илайхью Базби явился не просто так.
– Я хотел сказать, – переходя к делу, заговорил он, – что прошу прощения за свою резкость по отношению к этим вашим южанам. Могло показаться, что моя неприязнь распространяется и на вас. Просто меня глубоко задела тема рабства, и я тяжело переживал то, как с моей бедной дочерью обошелся этот ваш подлый учитель.
– Так вы пересмотрели свое мнение? – спросил Филипп.
– Ни в коем случае. Но с вами, ребята, я был всегда в хороших отношениях. Жена, похоже, винит меня в том, что они изменились. Знаю, что резко говорил о Юге. Я всей душой сочувствую янки.
– Вы всегда гордитесь тем, – сказал Филипп, – что ваши предки были лоялистами Объединенной империи и перебрались в Канаду после революции. Если вы так уважаете янки, то, вероятно, сожалеете, что предки уехали из Штатов.
Илайхью Базби вспыхнул. Он с трудом сохранял спокойствие.
– Я бы не смог жить в той стране, – сказал он, – даже если бы мне вернули все ценное имущество, оставшееся там от моей семьи.
Филипп посмотрел на него вежливым, но непроницаемым взглядом.
– Я принял близко к сердцу, – сказал Илайхью Базби, – что эти рабовладельцы сделали «Джалну» центром своей организации. Я был рад услышать, что этого человека, Синклера, захватили, не дав ему привести в действие свои злополучные планы. И был бы рад услышать, что Линкольн его повесил.
– Не понимаю, зачем вы рассказываете мне то, что я уже знаю, – сказал Филипп.
– Потому что хочу, чтобы вы поняли: мне жаль ту бедную женщину. Говорят, у нее добрая душа. Оказалась здесь в жутком положении, беспомощная, и с этими своими несчастными рабами. Знаете, я не сплю ночами, волнуясь за нее и сожалея о своих словах.
– Боже милостивый! – воскликнул Филипп.
Илайхью Базби продолжал:
– Я хочу что-нибудь сделать, чтобы показать, что отношусь к ней по-доброму. И сегодня утром мне выпал такой шанс. Письмо ее мужа перехватили и принесли мне.
– Хорошо сработано, – сказал Филипп.
– Я подумал, что письмо прощальное и что он написал его, когда был приговорен к повешению, но когда я обнаружил в нем добрую весть, то подумал, что сам принесу его сюда.
Ясные голубые глаза Филиппа смотрели на Илайхью Базби без всякого выражения.
Размеренный голос продолжал:
– Однако, когда я здесь оказался, как-то застеснялся зайти в дом. Миссис Уайток уже давно меня избегает.
– Не замечал.
– Ваша беда в том, – продолжал Илайхью Базби, – что вас по-настоящему не интересуют дела этой
