Визжала от смеха. Временами, когда я припасаю для нее самые яркие моменты прошедшего дня или затеваю что-то странное, я будто бы стараюсь ее рассмешить. Я для смеха показываю ей картины, которые категорически не удались. Я пожимаю плечами в ответ на какой-нибудь абсурд, ожидая ее бурной, совершенно детской реакции. Она любила тупые шутки, и причем считала их смешными, даже если уже сто раз слышала.
Больше всего ей нравились истории о нелепых и смешных происшествиях. Однажды по пути с работы машина Эдварда застряла на затопленной дороге. Деревня была уже совсем рядом, так что он поймал кого-то на дороге и попросил помощи: машину дотолкали до маленькой автозаправки и там припарковали. Домой Эдвард добрался уже затемно, по щиколотку в грязи, а в его ботинках громко хлюпало.
На следующий день он пошел к своей машине и обнаружил, что случайно припарковал ее на площадке станции техосмотра. Владелец территории оказался весьма эксцентричным человеком — у него были всклокоченные черные волосы и такая же всклокоченная черная собака по кличке Пух. Эдварду он выписал квитанцию за техосмотр. Эдвард сказал, что он в целом и не возражал бы, если бы машина его не провалила с треском. Мама была в восторге от этого случая.
16
Откуда берутся дети
Клубничный, черничный, малиновый джем!
Назови мне имя того, кто на душе:
А, Б, В, Г, Д, Е, Ж!
Я знала, что они берутся из мамы. Когда мама была беременна Джо, мы с ней играли в игру: раз в месяц я должна была найти в доме предмет такого размера, как малыш на тот момент: персиковую косточку, сливу, яблоко, грейпфрут. К тому же я сама видела, что он растет, переворачивается, приподнимается, как спинка уточки, когда она окунает голову в воду. Когда родители уехали в роддом, а к нам пришла на всю ночь миссис Уинн посидеть со мной, то я знала, что на следующий день в дом привезут совершенно новенького человека. Никакой ерунды про капусту и пестики с тычинками мне никто не рассказывал.
В начальной школе разговоров о деторождении хватало. Мы любили повисать вниз головой на шведской стенке, зацепившись ногами, и висеть до тех пор, пока вагина не начнет издавать пукающие звуки. Мы висели с падающими на лицо юбками, впускали в себя и выталкивали воздух и рассуждали, какой палец может поместиться в эту дырочку.
Одна девочка сказала мне, что именно из этого места вылезает ребенок. Я не поверила. Я-то была в курсе, как каждый месяц меняется размер ребеночка, и знала, что в итоге он будет размером с дыню. То есть никак не пролезет. Девочка по имени Кэрол сообщила, что когда принимала ванну, то ухитрилась засунуть туда целых два пальца вместе, но все остальные единогласно решили, что одного вполне достаточно.
А я задумалась: может, это какой-то фокус, может, ребенок выскальзывает маленьким, как головастик, а потом сразу надувается, едва оказавшись на воздухе. В таком случае не опасно ли, например, ходить в туалет — ведь младенец может случайно выскользнуть, и лови его потом. А вдруг сунуть руку в унитаз будет слишком противно? Тогда зачем малыш вообще вырастает внутри таким большим, если перед рождением снова сжимается? Загадка. В общем, я спросила Линдси. Она в ответ задрала свой желтый свитер и показала мне внушительный шрам от кесарева сечения.
— Ты знаешь, они и правда охрененно огромные, чтобы просто так взять и вылезти, — сказала она. — Так это еще Анн-Мари была всего два семьсот! Так что вот тебе самый лучший способ! — она взяла мою руку и провела ею по неровным краям шрама, тянувшегося от пупка до края кружевных трусов.
Кажется, мне было десять, когда Линдси перестала у нас работать, потому что у нее родилась Анн-Мари. Я думала, что девочку назвали в мою честь, но Эдвард сказал, что это совершенно другое имя.
К нам стала приходить ее сестра Мелани, но Линдси и сама регулярно бывала у нас — и чтобы сестре составить компанию, и чтобы вырваться из-под бдительного материнского ока. Она обычно говорила: «Анн-Мари пришла поиграть с Джо», хотя Анн-Мари была слишком маленькой, чтобы играть. Самое веселое, на что она была способна, — это пускать пузыри.
Примерно тогда я узнала о младенце из телефонной будки. По радио передавали, что кто-то обнаружил в телефонной будке младенца. Такой вариант показался мне гораздо более привлекательным, чем крошечная дырочка или огромный острый нож.
Я надеялась, что младенец из телефонной будки был как следует укутан. В нашей деревне тоже стояла телефонная будка, и в ней не хватало нескольких стекол. Я заглядывала в эту будку; там пахло мочой, а на маленькой черной полке лежал привязанный проволокой телефонный справочник. Не самое безопасное место для младенца. К тому же там микробы. А еще если младенца никто не найдет в течение дня, то он может умереть от голода или холода. Или от того и другого вместе.
Путь из школы как раз проходил мимо этой будки. Меня обычно сопровождали Мелани и Линдси — одна катила Джо в легкой полосатой колясочке, вторая — Анн-Мари на пышном розовом троне. Они не возражали, когда я убегала вперед, чтобы заглянуть в телефонную будку, кричали только: «Только ничего не трогай, там страшная грязища!», а я делала вид, будто бы собираюсь кому-то позвонить.
Я никому не говорила, что на самом деле проверяла, нет ли в будке младенца. Я боялась, что от него будет ужасно пахнуть — ну еще бы, в таком-то гадком месте! — представляла себе его кожу, желтую, как страницы телефонного справочника. Воображала его запеленутым в газету или вырванные из того же справочника страницы — безымянным, бездомным, ничейным. Я бы взяла его домой. Мне было плевать, откуда у людей берутся дети. Все их варианты казались мне отвратительными. Я придумала свой и знала, где искать.
Мне казалось, что доставить ребеночка домой будет сложно. Я знала, что младенцы ужасно вертлявые, а этот будет еще и голеньким, а значит — скользким. То есть нести мне его почти два километра — от этой будки и мимо церкви, вдоль реки, до самого дома. Я вообще смогу его донести? Я смогу его правильно держать? А вдруг он заплачет? Или замерзнет?
Я представляла, как приношу его домой, ставлю ему на пол ванночку с теплой водой, как мы делали для Джо, потом после купания укутываю его в теплое полотенце, нахожу ему в шкафу один из старых комбинезончиков Джо, подогреваю бутылочку молока. Но каждый раз, предаваясь этим фантазиям, — а в телефонную будку я заглядывала каждый раз, когда оказывалась рядом, — я ни разу не подумала, что будет дальше. Можно подумать, кто-то разрешил бы мне оставить ребенка себе.
Я рассказывала другим людям об этих фантазиях, уже когда стала достаточно взрослой, чтобы обратить все в шутку. Мне было уже за двадцать, когда кто-то из знакомых вдруг прислал мне сообщение — «Эй, там твоего ребенка в телефонной будке нашли, посмотри» — и ссылку на местную газету. Это случилось не в моей деревне, но в похожей, где-то в Линкольншире. Там нашли младенца в телефонной будке. Замерзшего, завернутого в газету — в точности как я представляла. Хорошо, что кто-то услышал его плач до того, как стало слишком поздно. Его юную мать уже отыскали.
Но прежде, чем мой взрослый мозг успел включиться и представить всю боль и страх оставившей младенца девочки, всю грозившую им обоим опасность, я ощутила, что меня ограбили. Именно такой была моя первая реакция. Моего ребенка наконец нашли, но это сделала не я. А потом, со следующим ударом сердца, пришло еще одно чувство: вина.
