оставившая неприятный осадок в душе, но необходимая. Когда после они, затушив костёр и заложив кострище дёрном, шли в потёмках назад, к Торговой тропе, Нарока посетила грустная мысль, что на долю Торвин и прочих старших патрульных, верно, выпало много подобных бесславных дел. О них не вещают гарнизонные вербовщики и не травят байки ветераны, но они являются неотъемлемой частью службы любого стража. А ещё Нарок впервые со дня выезда за Ограду почувствовал себя действительно напарником Торвин, а не обузой, от которой одно беспокойство и лишняя суета. Напарник — не просто тот, с кем таскаешься в патрули, это человек, от которого в миг опасности зависит твоя жизнь. Понятно, что Торвин поначалу придирчиво приглядывалась к нему. Теперь незримая стена между ними исчезла, и Нарок больше не ощущал себя рядом с Торвин бестолковым растяпой, он точно знал: старшая ему доверяет.
На подходе к Зуевой горке оба патрульных уже еле переставляли ноги. Тем приятнее было узнать, что на хуторе их ждали: Добрыня торчал на облучке возка, настороженно вглядываясь в предутренний лес, а на крылечке дымил трубочкой дядька Зуй.
— Фух, ну, слава Небесным Помощникам, — сказал Добрыня, — Что нежить?
— Упокоился, — вяло отозвалась Торвин, — Подробности завтра.
— Давайте-ка в дом, — позвал Зуй, — Омела с матерью вам пирогов напекли.
Пироги выглядели так аппетитно… Усевшись за стол, Нарок схватил один, откусил — и едва сдержал вздох разочарования: начинка в них была из пареной репы. Торвин дружелюбно усмехнулась, увидев выражение его лица:
— По-моему, репа всё же лучше, чем жареный нежить, — и добавила уже серьёзно, — Спать ложись, утром пожуёшь. Надо хоть немного отдохнуть перед дорогой.
Сама Торвин есть не стала. Наскоро умывшись, она ушла за занавеску, на женскую половину избы. А Нарок побрёл в овин, на солому. Впрочем, сразу заснуть не получилось. Заскорузлая от пота одежда неприятно холодила и царапала тело. Решив, что из двух зол следует выбрать меньшее, Нарок вытащил из седельной сумки уже раз использованную смену белья. Даже она была чище, чем то, что побывало на нём сегодня. Оставалось сделать последнее усилие: дойти до козьего водопоя и хоть немного вымыться.
Не успел он ступить на козью тропку, знакомый голос окликнул его тихим шёпотом:
— Удачник! Не ходи туда, не надо. Пойдём, я покажу хорошее место.
Омела цепко ухватила его за запястье и потянула за собой.
Место и впрямь оказалось замечательным. Позади Зуевой горки козий ручей расширялся во вполне пристойную речку. У её берега были поставлены мостки, дно возле них очищено от водорослей и ила, а вокруг, скрывая пляжик от посторонних глаз, стояла густая стена рогоза. У берега Омела сняла платок, развязала гашник поневы, сбросила её на траву, и следом стянула с себя рубаху. А потом обернула косу вокруг головы и закрепила гребнем. Нарок неловко застыл на месте, боясь дышать и не веря собственным глазам. Девушка была хороша, словно этла из сказки, и совсем не стеснялась своей наготы. Присев на мостках, она сперва осторожно потрогала поверхность ручья ладонью, затем легко соскользнула вниз, и уже стоя по плечи в воде, обернулась:
— Тёплая. Иди скорее.
Нарок, как зачарованный, шагнул в воду по щиколотку. Омела беззвучно рассмеялась, выбежала к нему навстречу, оттолкнула на сухое и принялась стаскивать с него одежду.
— Снимай, глупый, всё снимай, — приговаривала она при этом ласково, — не высохнет же до утра…
— Что ты такое делаешь?
— Я? Хочу получше рассмотреть своего милого, — руки девушки гладили его тело нежно и настойчиво, заставляя забыть обо всём на свете, — Какой ты красивый… Верно, многие девки говорили тебе об этом?
— Ну… вообще-то, нет…
— Значит, я буду первая. Что же ты замер? Иди ко мне, ты ведь хотел быть моим милым. Или я тебе больше не нравлюсь?
— Слишком нравишься! И зачем-то меня дразнишь.
— Я тебя не дразню, а люблю, — жарко прошептала она ему на ухо, — Иди ко мне, милый, иди…
Проснувшись поутру в Зуевом овине, Нарок с волнением и трепетом вспомнил всё, произошедшее ночью между ним и Омелой, и крепко задумался. Было? Не было? Вдруг это лишь навеянный усталостью и зовом плоти сон? Но одежда была мокра от росы и речной воды, а ладони ещё пахли её кожей. Или просто лесной травой?
Но как бы там ни было, следовало собираться в путь. За стенами овина уже бурлила жизнь. На дворе Добрыня, позёвывая, без спешки запрягал Каравая. В клети Омела с Тишей под присмотром мамаши, тётки Зуихи, доили коз. Проходя мимо, Нарок остановился на миг у двери, чтобы внимательно посмотреть на Омелу, надеясь увидеть какую-то важную подсказку или знак. Но она выглядела совершенно обычно, и так же, как всегда, скромно улыбнулась ему из-под платка.
Торвин тоже выглядела, как обычно: бодрая, чистая, подтянутая и застёгнутая на все пряжки. Словно не было вчерашнего сумасшедшего вечера, убитых разбойников, беготни по холмам, жуткой расправы с нежитем…
— Что за нестроевое состояние? — рявкнула она строго, стоило Нароку высунуть нос на двор, — Согласно уставу, патрульный должен носить форменную одежду и амуницию чистой, аккуратной и хорошо подогнанной, а так же поддерживать внешний вид, вызывающий уважение у сослуживцев и гражданских лиц. Живо приведи себя в порядок и займись лошадью. Через две склянки выезжаем.
И Торвин поставила на крыльцо "склянку" — небольшие песочные часы. "Ну вот, опять обращается со мной, как с нерадивым учеником, — раздосадовано подумал Нарок, — Она сама вообще устаёт хоть когда-нибудь? Ошибается? Сомневается? Или это всё не про неё, потому что не по уставу?" Однако вслух ничего не сказал. Всем новобранцам известно, что приказы старших обсуждаются, но только после их исполнения. А песочек уже сыпался, причём довольно быстро.
Имелась у Нарока и ещё одна причина поторопиться: до отъезда следовало непременно успеть поговорить с Омелой. Поэтому, наскоро отряхнув Воробья от сена и пыли, Нарок шлёпнул ему на спину седло, конской щёткой чуть смахнул мусор со своей куртки, влез в портупею, напялил шлем, и, убедившись, что ещё пол-скляночки в запасе имеется, рванул к козьей клети. Однако там его ждало разочарование. Ни коз, ни девушек нигде не было видно, только Малёк уныло ковырял вилами навоз. И, опираясь на такие же вилы, в дверях с весьма хмурым хмурымn выражением на лице стоял дядька Зуй.
— Не ищи её, — сказал он Нароку, не позволив тому даже рта раскрыть, — Оставь девку в покое.
— Дядька Зуй, я…
— Послушай, Нарок, ты нормальный парень, но не ровня Омеле. Ты — приоградец, княжий человек, а она — простая лесовичка. Ты забудешь
