щекам княжича. Пропадает отцовская рука, удаляется поступь.
— Пойдем, жена, — столь отчетливо в общем гуле голосов и шорохе движений.
Сползают ножны ниже по клинку, помня свой наказ.
Раздирает супругу князь неспешно, равнодушно. Молчаливую и безвольную. Отпечатался визг на опухших губах, смазался уголь ресниц. А лед прижимается к ключицам, скручивает живот, сводит судорогой ноги. Не вырваться. Дыхание на шее оставляет укус:
— Благодари сына.
Льется горячая кровь, льется вино. Приносятся крестьянами жертвы в день проводов льда, что лопается с гулким треском, освобождая реку.
— Я думаю, ваше имя красиво, юный господин, — ребёнок подле княжича. Перебирает плектр струны, смахивает ненадолго тревоги с мальчишечьего лика. — Оно подобно горе. Могучей, но обладающей спокойным нравом. Как и вы. Гора позволяет лесам укрывать свои склоны, разливаться лугам, течь рекам. Быть жизни. Как и вы. Но стоит горе разгневаться, и она способна уничтожить эту жизнь в мгновенье ока. Как и вы. Потому ваше имя подходит вам как нельзя лучше. А ещё… ещё горы прекрасны, юный господин. Они правители земли.
Раскачиваются в петлях мертвецы на потеху воронам. Эшафот пестрит пятнами. Зверь притаился в паутине коридоров. За каждым углом, за каждыми сёдзи. Следит невесомым взглядом белесых зрачков, усмехается с садисткой нежностью и ищет тропы, чтобы подкрасться ближе.
К княжичу, что, подавившись сиплым вдохом, просыпается. Шарахается в сторону, сталкивается плечом со стеной, открывает рот. Но ни звука не идет из пересохшего горла. Зверь зовет. Зверь ведет когтями по половицам. Огонь в чаше ревет надрывно, желая спалить, поглотить, уничтожить. Раскрывается бутон, прежде чем вылезти из кожи, сломав хребет. Влажен хруст.
Отчаянный стон. Дрожит, как и пальцы, наткнувшиеся на створку окна. Вцепиться, отодвинуть. Непослушное тело, кружится голова. Вспыхивает лунный свет. Вспыхивает так ярко, что слепнет княжич, падает, закрыв лицо руками точно в ожидании удара.
Но удара нет. Нет темноты. Отступившая к стенам, она вновь не таит в себе ничего. Ледяной ветер же стекает по плечам, щиплет обнаженную кожу. Прижимается к волосам, как и к снегу, что переливается искрами. Мальчик дышит тревожно и неглубоко, сжавшись в ком под открытым окном, а зверь всё путается в сёдзи, не находя нужные.
Предназначение
— О, Иссу. Принесли мы тебе угощения, кланяемся тебе с чистым сердцем.
Обходит процессия с соломенным пугалом поля, пока сгорблены спины крестьян: высаживаются ростки риса в залитую водой почву. Хлюпает грязь, затягивая по щиколотки. Шеренга следует за шеренгой — упорядоченность движений.
— Пошли на землю богатый урожай. Пусть поднимутся колосья с крупным зерном. Пошли на поля дождь, спокойный и животворящий, а от сильного ливня, от злой грозы убереги наши посевы.
Самодельный алтарь на камнях у центрального поля. Соломенная веревка с бумажными молниями, налито рисовое вино, насыпана соль. Рис в плошке и зажжённый пучок полыни. Становятся на колени крестьяне, обращены руки ладонями вверх:
— Дай доброго здоровья скотине и людям. Дай нам столько добра, сколько гадов в море. Пусть минует нас беда, а счастье озарит наш путь…
— Использование дара Пустоты называют «цветением» потому, что по форме раскрытия он похож на какой-либо цветок. Форма у каждого носителя неповторима.
— Какие формы угодны, юный господин? — настоятель расположился на подушке. Старчески подрагивает голова на тонкой шее с обвисшей точно у черепахи складками кожей.
— Формы цветов ладони, — княжич соединяет вместе ладони, слегка выгнув каждую вовнутрь точно лодочку, и медленно раскрывает, широко расставляя пальцы. — Так должен воплощаться дар. Движение идет в стороны. Бывают многослойные формы, как хризантема у отца. Внешний ряд атакует, а внутренний служит для защиты.
— Какие формы неугодны?
Медовое пекло снаружи стрекочет цикадами, изнывая в безветрии.
— Формы лилии, — мальчик вновь соединяет ладони и раскрывает их, но теперь движение его пальцев стремится вверх. — Они имеют обыкновение изгибаться и выворачиваться наизнанку. «Лепестки» уходят вниз, закручиваются и часто вонзаются в сам «бутон», ударяя по хозяину.
— И почему подобные формы неугодны?
— Носители удивительно сильны, но между тем неустойчивы разумом. Их «цветение» плохо поддается контролю и может стать чересчур пышным. Если же «бутон» вывернется до конца, то не сумеет захлопнуться обратно, и носитель обезумеет. Погрязнет в грехах, а затем погибнет мучительной смертью.
— Верно. Однако истина в том, юный господин, что у всех Вестников была форма лилий, — иссушенная рука указывает на череп, покоящийся на алтаре. — Именно поэтому они могли творить невероятное. Но разум их постоянно боролся со тьмой, они никогда не жили. Будучи проводниками Пустоты, находились в заточении, растворяясь в небытие, срастаясь с ним в единое целое. То прекрасный дар и тяжкое проклятье.
— Но как тогда появились формы цветов ладоней?
— Кто-то был слабее, кого-то Пустота одарила менее лилеподобными формами. Обычно подобные служили Спутниками при самом могущественном Вестнике. Только после Исхода все они сгинули вместе с рухнувшими городами. Уцелело лишь несколько детей. Вы ведь знаете о них.
— Лилии?
— Вы хорошо учили урок. Верно, их нарекли Лилиями. Однако первоначально в этом названии не было ничего кроме благозвучного сочетания звуков. А если что-то и было, нам этого уже не узнать. Лилии росли с единственным предназначением — занять свои места в сердцах городов и исполнить долг.
Лицо настоятеля приобретает рассеянное выражение. Бляшки родинок на лысом черепе. На горизонте чернеет нарыв. Легкая рябь пробегает по поверхности пруда.
— После Исхода уцелело не более пяти Лилий. Невероятная удача. Будто само провидение. Их пытались заполучить все знатные семьи, но особенно преуспели потомки Старшего Наместника, основавшего императорский дом. Они разводили Лилий точно породистых лошадей. Благо, жили те недолго. Дар сжирал их менее чем за пятнадцать лет, — княжич невольно вздрагивает.
— Позвольте, настоятель. Но ведь живые Боги…, — маленькие глазки старика колко щурятся под кустистыми бровями. — Мне не так рассказывал учитель.
— Простым смертным не дозволено знать всё, юный господин. Только императорский дом ведает прошлым, оберегает его секреты. Вам же я говорю потому, что ваша матушка императорской крови. Мои слова должны служить вам уроком и предостережением. Вестники и их потомки действительно подобны живым Богам, — тень скользкой улыбки. — Но и живые Боги могут стать неугодны. Они лишь орудие. Для жизни или для войны.
Шум крон. Мечутся ветви на фоне угольной тьмы, что нависает набухшей ватой, разрастаясь рваным пятном.
— А Лилии жалеть нет надобности, юный господин. Владели они собой плохо, многие страдали от расстройств разума. Пугающее и меж тем удручающее зрелище. Спасало разбавление крови поколение за поколением. Тогда и стали появляться формы цветов ладони. Лилиями же продолжили называть лишь тех, кто так и не обрел должный контроль. В войнах
