Элай молча смотрел им вслед, а я смотрела на него и всё не могла поверить.
У Элая есть семья. Возлюбленная, ребенок, может несколько. Он всегда мечтал о детях и нормальной семье, почти также сильно, как и о процветании Аллаина. В конце концов кто не мечтает о счастье для себя?
Вот для чего Ирвин дал мне плащ. Ну конечно, маг же всегда всё знает, и про Элая он знал.
Я тяжело вздохнула. В горле стоял ком, в груди поселился холод.
Фрид проявил несвойственную себе самому жестокость, вернув меня в этот мир.
Чувствовать слишком больно.
— Простите за эту сцену, — сказал Элай, наконец обратив на нас внимание, — Аэлинн весьма своенравна и совсем не слушает взрослых. Элио считает её забавной, он всячески ей потакает, чем сводит мои усилия по воспитанию на нет.
— Не беспокойтесь, ваше величество, — произнес с усмешкой Ирвин, — В её возрасте большинство детей такие.
Элай кивнул.
— Да, наверное, вы правы.
Немного подумав, мужчина предложил:
— Может, расскажите, зачем вам нужен артефакт, который я по просьбе Джафа разыскивал двенадцать лет? Джаф говорил, за артефактом придут маги, и, хотя с некоторых пор у меня мягко говоря так себе отношение к магам, свои обещания я всегда держу. И сейчас хотелось бы узнать зачем.
В этот момент двери вновь распахнулись, на пороге появился Фил. В руках вампир держал деревянную шкатулку размером не больше моей ладони. Шкатулку он отдал Элаю, перед уходом сказал:
— Повелитель Элио ждет. Не задерживайся.
Элай кивнул, едва за Филом закрылись двери, подошел к нам и протянул шкатулку Ирвину.
— Она ваша.
Маг забрал шкатулку, прямо посмотрел на Элая.
— Благодарю, эта вещь многое значит для меня. Наверняка Джаф говорил вам, меня зовут Ирвин, девушка со мной — леди Аделис. Браслет, что вы искали долгие двенадцать лет, нужен нам для уничтожения карателей. Думаю, всем выгодно, чтобы эти твари исчезли с лица земли.
— Мне пока не понятно как с этим связан Джаф. Не очень он похож на того, кто желает мира.
— Возможно, но остальное вам не нужно знать, это мое личное дело.
Пару минут они смотрели друг другу в глаза, пока Элай не отвел взгляд.
— Хорошо, остальное действительно не мое дело. Обещание я выполнил и могу спать спокойно.
— Ваша помощь была неоценима, — улыбнувшись, поклонился Ирвин, — Благодарю ещё раз. Провожать нас не нужно.
Элай с любопытством смотрел как маг делает проход в пространстве. Раз или два взгляд серых с золотыми искорками глаз натыкался на меня, задерживался на пару ударов сердца, затем равнодушно скользил мимо.
И это всё тот же Элай, который всегда смотрел на меня с теплотой и нежностью. Вернее, когда-то смотрел…
Двигаясь словно во сне, я подала руку Ирвину, перед тем как исчезнуть, в последний раз оглянулась на Элая.
Мужчина не стал нас провожать, он уже шел к дверям. Высокая стройная фигура всё удалялась и удалялась, пока совсем не исчезла.
Погруженный в полумрак зал сменился залитой солнцем комнатой таверны. Через тонкие стены проникали звуки голосов, смех, стук приборов и топот ног.
Я прошлась по спальне, сбросила плащ, опустилась на край кровати.
В ушах шумело, дышать было тяжело, ощущение кома в горле превратилось в хватку стальной руки, что сжимала горло в тисках.
— Спасибо… За плащ… — выдыхая после каждого слова, тихо произнесла я. Ирвин отмахнулся.
— Мне показалось, ты не захочешь рассказывать ему о своем возвращении, когда узнаешь всё. Или я был не прав и стоило оставить тебя здесь?
— Нет, не нужно. Я должна была узнать это сама.
Ирвин покосился на меня, помолчал немного.
— Если что, я буду внизу. Скажи, как будешь готова идти.
Тихо хлопнула дверь, заскрипели ступени под сапогами, но вскоре звук шагов потонул в море людских голосов.
Меня разом покинули силы. Плечи затряслись, я крепко прижала ладони к лицу, чтобы заглушить всхлипы.
Глава 17. Сила и слабость
Я лежала на полу и смотрела в потолок. Время вокруг словно остановилось, путь ему преградил барьер, за которым минуты и часы шли как обычно, а внутри него была лишь я.
Слезы давно высохли, ощущение кома в горле пропало, на виски давила тупая боль. Сквозняк, что тянулся от окна, холодил мокрую кожу лица, вздох за вздохом я успокаивалась и тут же вновь срывалась, стоило памяти подкинуть новый образ из воспоминаний о годах в Аллаине.
Этих времен не вернуть. Так больше не будет никогда — я не смогу видеть каждый день его улыбку, моя рука больше не будет держать его руку, и он уже не посмотрит на меня с той нежностью, с которой смотрел когда-то…
Наверное, я могла бы лежать ещё очень долго, если бы не почувствовала порыв ветра и то, как влага на щеках превратилась в кристаллы льда.
— Тебе не надоело тут сырость разводить? — прозвучал откуда-то сбоку голос.
Выдохнув, я с усилием перекатилась на бок, привстала на локте, увидела Джафа и усмехнулась.
Как будто это мог быть кто-то другой. Парень давно стал моей тенью, неотъемлемой частью меня.
Он сидел рядом, можно коснуться, протянув руку. Такой же, как всегда.
— Ты знал про Элая? — спросила я.
Джаф помотал головой.
— Зачем пришел тогда?
— Ирвин позвал. Он посчитал, тебе нужна помощь, чтобы прийти в себя.
— А разве я не в себе? Вроде всё в порядке, немного поплачу и пройдет.
Обычно людям становится легче, когда они плачут. И я не буду исключением. Да, точно. Да…
Слезы вновь полились, кожу неприятно защипало, а комната перед глазами смазалась.
— Не хочу… Чтобы ты видел меня такую… — я закрыла лицо ладонями, часто-часто задышала, чувствуя, как контроль над эмоциями уходит как песок сквозь пальцы.
Ненавижу себя за это состояние. Но… ничего не могу поделать.
Мне никогда не было так обидно, так больно — боль рвет сердце в клочья, от нее нет спасения.
Хотя… Всё же есть то, что может помочь.
Я шмыгнула носом, подняла взгляд на Джафа.
— Поможешь?
— Чем?
— Ударь меня. Посильнее. Пожалуйста.
В детстве это помогало. У Старейшины рука тяжелая. Из меня быстро выбили такую глупость как реветь от боли.
Боль нужно терпеть, иначе станет ещё больнее.
Я зажмурилась. Джаф поднял руку. И…
Удара не последовало.
Хмурясь, я приоткрыла глаза. Парень молчал, его лицо ничего не выражало. Занесенная рука остановилась в паре сантиметров от моей макушки.
— Не могу.
— Почему?
— Тут, в груди, что-то… Какое-то мерзкое ощущение…
— А, это жалость.
Мы замолчали. Он смотрел на свою
