обрушился:
— Ой, бля!
Точка красная лазерного прицела пистолета Хвана ему в лоб упёрлась.
— Стреляй, падло… — Жека разбитым ртом прохрипел.
Но — Хван руку свою поднял.
Все замерли.
Минуту-другую в пещере тишина висела.
Затем заговорил Хван:
— Вы достойно бились. Не как барсуки и лисицы. Не как уёбанцы. Отпускаю вас обоих. Убирайтесь!
Заёбанцы загудели одобрительно.
— Дайте им одежду, — Хван приказал.
Байрак ватники и шапки Геры и Жеки принёс. Гера со стола спрыгнул, оделся, вынул платок, женой расшитый, громко кровью высморкался, лицо обтёр, платок к уху пораненному приложил. И пошёл сквозь толпу заёбанскую к двери. Жека на полу заворочался, глазами вокруг шаря, словно не веря. И снова лёг на спину.
— Встать! — Лахава Жеку сапогом ткнул.
Тот встал с трудом, за локоть от падения разбитый схватился, застонал:
— Ёб твою…
— Пошёл отсюда! — Лахава пистолетом махнул.
Жека приподнялся с трудом. Встал. Лицо его побагровело, глаз заплыл, рот кровью блестел. Нахлобучил шапку свою. Морщась, за локоть держась, накинул ватник на спину. И побрёл, шатаясь, за Герой.
Заёбанцы расступились.
Пошли сквозь них Гера с Жекой. И вышли сквозь дверной пролом на волю.
Хван свой прищур на женщин устремил:
— А теперь — смертельная бабья пляска!
Женщины переглянулись напряжённо.
— А перед пляской скажу я пару слов о вашем роде. Что есть баба? Второй номер. Из ребра мужика создана. Полна слабостей. Вместо мышц — сиськи. Вместо ума — хитрость кошачья. Или лисья. Вместо героизма — змеиная повадка. Вместо хуя — пизда. Что есть пизда? Рана на теле. В эту рану слабые мужики хуй свой засовывают. И становятся бабьими рабами. И прилепляются к ним. И теряют себя. А мы, заёбанцы, — не бабьи рабы. Мы сами по себе. А вы — помеха. И слабость. А слабость, которая ещё и помеха, — мы давим. Беспощадно. Но я дам вам шанс. Сейчас каждая из вас разденется догола, влезет вот на этот стол. И спляшет нам танец победителей. А мы его оценим. Если плохой танец будет — пуля в лоб от Лахавы. Спляшет хорошо, по-победному — свобода.
В укрывище напротив толпы заёбанцев стояли четверо женщин — полногрудая, дородная Анфиса-повариха, Тьян субтильная, старуха Марефа и Аля.
— Первая — на стол! — Хван на Анфису указал.
Анфиса с другими женщинами переглянулась и стала раздеваться нехотя. Раздевшись донага, на стол влезла, встала. У неё было тело полное, белое: большая грудь, крутые бёдра розовые, ноги полные, ступи крепкие.
Хван плеткой по столу ударил. И все набившиеся в укрывище заёбанцы стали ритмично в ладоши хлопать. Озираясь по сторонам напряжённо, Анфиса начала на столе пританцовывать. Хлопки партизан в гул слились. Наполнил он пещеру. Анфиса приплясывала под этот рокот всё сильнее, ногами полными по столу притопывала, руками разводя. Пляска её была русской. Груди её большие в такт танцу качались, зад объёмистый колыхался.
Заёбанцы хлопали.
И вдруг Хван руку поднял. Хлопки стихли. Анфиса плясать перестала. Хван усмехнулся. По толпе гудение разочарования прошло. Анфиса стояла на столе, растерянно руки разведя. Глянул Хван на своих: как?
Замотали головами, рты подковами выгнули: никак!
Хван двумя пальцами соединёнными показал «О» Анфисе.
Точка красная лазерная на лоб её смертельной мухой легла. Выстрел.
Пуля в голову впилась.
Анфиса назад отшатнулась, как от толчка по лбу, и повалилась на стол навзничь. Загудел стол от веса её.
— Не вышло у ней победной пляски! — громко Хван объявил.
Труп Анфисы со стола стянули.
— Ты! — Хван на Тьян указал.
Та тут же проворно с себя одежду скинула, легко на стол вскочила. Её тело худое с маленькой грудью и узкими плечами-бёдрами на столе замерло.
Хван плеткой ударил. Захлопала толпа партизанская.
Тьян словно ждала того: затанцевала, завертелась, замахала руками. Танец её был китайским. Прыгала она, ногами быстрыми воздух пещерный простригая, руками над собой чертила, прогибаясь и на колени падая, вскакивала, семенила по столу, как трясогузка, подпрыгивала, прогнувшись, припадала к столу по-тигриному, извивалась змейкой, веретеном крутилась.
Хлопали и хлопали заёбанцы.
Глядел и глядел Хван на пляску Тьян. И вдруг руку поднял.
Стихли хлопки.
Но Тьян умная продолжала.
Три сотни глаз за её пляской следили.
А она танцевала, танцевала не останавливаясь, движения убыстряя. Пляска длилась и длилась. Голое худое тело извивалось на столе, вертелось, прыгало, падало, восставая снова и снова. Это продолжалось и продолжалось.
Стали переглядываться заёбанцы.
Командир с их глазами встретился своими.
И выгнулись подковами лица небритые, зимними ветрами обсосанные.
Хван «О» из пальцев сложил. Но Тьян его не различила — в танец погружена была.
Зато Лахава понял.
Выстрел.
Крутясь вокруг оси своей, Тьян на стол осела. Тело её быстрое сложилось, тельцем бессильным становясь. И обездвижилось. Сдёрнули китаянку мёртвую со стола, как куклу тряпичную.
— Ты! — Палец Хвана на старуху указал.
Запела Марефа на языке шаманском — глухо, хрипло, — слова русские, китайские и якутские, перемешивая, словно в котле — варево. Стащила с себя одежду засаленную, протёртую. На стол с трудом вскарабкалась.
Тело её — старческое, с грудями и задом обвислыми, с рёбрами, сквозь кожу дряблую проступающими, с ногами, подагрой обезображенными, с длинными ногтями жёлтыми на руках-ногах. Захлопали ей.
— Яха моро хьен варо, яха моро шьян дары, яха моро шан мараф! — запела на столе Марефа и небыстро закрутилась на месте, ногами уродливыми по столу притоптывая.
Руки в стороны развела, локти — вверх. Словно ворона старая. Хван зубом цвиркнул. Губы выгнул презрительно.
Лахава сразу командира понял.
Выстрел.
Марефа вскрикнула хрипло, словно каркнула. И со стола на пол повалилась, кости старческие ломая.
Смолкли хлопки.
— Не победный танец! — Хван произнёс жёстко.
И тут же — палец на Алю:
— Ты!
Аля разделась спокойно, словно и не приказывали ей. На стол влезла. Встала. Руки на груди скрестила. И лицо своё красивое вверх подняла.
Хван по столу плёткой стеганул. Захлопали все.
Но Аля не пошевелилась. Хлопать стали сильней. И ещё сильней. Гул хлопковый по пещере волной пошёл.
Аля стояла, глазами в потолок земляной вперившись.
Хлопали заёбанцы. Сильней! Сильней!
Аля стояла, как скала маленькая, под волной хлопков.
Длилось это и длилось.
Хван руку поднял. Смолкло.
Тишина мёртвая в пещере повисла.
Вдруг Аля ногой в стол топнула, руки вверх вскинула и возопила изо всех сил:
— Побед!!!
Открылись рты у заёбанцев.
Лицо Хвана словно застыло. Но ненадолго. Губы жестокие разошлись. И рассмеялся довольно командир партизанского отряда ЗАЁ.
И засмеялись все, захлопали: победа!
Аля на столе стоит. А вокруг — гул и шум победный.
Стали скандировать:
— Победа! Победа!
Доволен Хван, довольны партизаны.
