из красноармейцев».
— Шашки во-он! — громко, чтобы слышали все — и первая тысяча джигитов, и окрестные холмы, и те, кто затаились за ними, скомандовал Ушаров, выхватил саблю из ножен и поднял ее над головой.
Сотня Ушарова первой вынеслась на равнину. Впереди в ночи сверкали редкие огни железнодорожной станции, справа угадывались сады, где укрылась батарея шестидюймовых.
Николай оглянулся. Темная масса конницы вливалась с холмов на равнину. Он развернул свою сотню в лаву.
— Ур! Ур-р! Ур! — воинственный клич перекатывался над неудержимо несущейся к станционным сооружениям лавиной коней. Между дувалами, за которыми укрылись сады, Ушаров перевел коня в карьер. До станционных путей оставалось триста-двести метров. И вдруг вспыхнул ослепительный прожектор на водокачке, яркий сноп света заскользил сперва в темном небе, потом ниже, и упал на безудержно мчавшуюся между глинобитными заборами массу басмачей. И в это же мгновение застрекотали пулеметы на водокачке, на перроне и за спиной в саду справа.
— Ур-р! Ур! Ур! — неслось над разбуженным пригородом. Копыта ушаровского коня гулко застучали по укатанной дороге, тянувшейся вдоль путей.
«Скорее бы... Скорее бы хоть какой-нибудь исход, — подумал Николай Александрович. — Как все глупо получилось».
В какую-то долю секунды он успел подумать и о Маше, и об отце, на могилу которого в этом году не смог сходить, вспомнил мать и двух братьев, сестру. Подумал еще, что в штабе сейчас сидят Петерс, Паскуцкий, Ходаровский. И черт знает почему до сих пор ни одна пуля не попала в него. Теперь — самая пора. Хотя бы потому, что вся шайка кривого курбаши втянулась на пристанционный пустырь, он сделал так, как следовало и большего совершить не сможет.
Он даже не успел понять толком, что произошло, когда удар в левое плечо выбил его из седла. Он упал недалеко от дувала. Превозмогая боль и тошноту, он привалился к нему спиной и тупо наблюдал, как мимо неслась орущая лавина.
«Выходит — жив», — сообразил он. Жажда жизни дала ему силы перекинуть тело через спасительный глинобитный дувал. Он упал и пополз сухим арыком, дно которого было устлано волглой листвой, потом — глыбистым виноградником.
В какой-то сотне метров гремел бой, ревела толпа и ржали кони, трещали выстрелы, смерть косила правых и неправых. Единственным желанием Николая было оказаться как можно дальше от места боя, от смерти. Кровь из раны стекала по ключице и груди к животу и скапливалась у пояса под гимнастеркой. И было, вроде, совсем не больно. Вот только пальцы левой руки он не чувствовал.
У него хватило сил развязать узел бельбога и снять стеганый халат. Чего он не мог сделать, так это перевязать сквозную рану. «Надо спешить домой... Иначе истеку кровью», — подумал Николай и медленно двинулся вдоль забора, ища калитку.
До самого дома провожал его гром боя. Он слышал, как заговорили шестидюймовки, бившие шрапнелью, и как позднее загрохотала крепостная батарея — она вела огонь уже по отступившему за холмы остатку курширматовского войска...
Обессиленный от потери крови, он опустился на тротуаре перед бывшим губернаторским дворцом и потерял сознание.
* * *
Это состояние похоже на медленный подъем из глубокого, темного и душного колодца. Всякий раз чего-то не хватало, чтобы выбраться на поверхность, к свету, и он плавно погружался в темную бездну, в небытие. Так было и на этот раз. Он всплывал выше и выше. Чувствовал, что становилось светлее. Вместе со светом возвращалось сознание. Он смутно воспринимал треск пулеметов и винтовочные выстрелы, дробный топот конских копыт, крики; понял, что идет бой, но что за бой, кого с кем, где — слабая память пока не могла подсказать. И только когда он поднялся, наконец, к яркому свету, события той ночи с необычайной четкостью прояснились. Он увидел себя во главе орущей грозной лавины конников и почувствовал удар в плечо, выбивший его из седла... Понял, что жив и всем телом ощутил мягкое тепло постели и открыл глаза.
— Ну, вот... — услышал он мужской голос. — Вот и ладно, генацвали... Молодец!
«Наверное, это я молодец... Ну, конечно, врач Чеишвили, как не догадался сразу», — подумал Николай, ощутил прикосновение легкой руки на щеке, перевел взгляд и увидел Марию.
Уже не ему, а кому-то невидимому Чеишвили сказал:
— Позвоните! Можно, скажите, навестить...
— Давно я здесь? — он высвободил здоровую руку из-под одеяла и потрогал подбородок, заросший мягкой щетиной, слабо улыбнулся:
— Дня три, да? Побриться бы.
— Да, четвертый день, Коля... Успеешь побриться.
У Маши вокруг рта обозначились морщинки, а под глазами синеватые тени, и наверное из-за этих теней глаза казались еще огромнее... Он положил ей руку на колени и она забрала пальцы в теплые ладони.
Николай боязливо пошевелил пальцами и кистью раненой руки: стало больно в плече. Спросил у Чеишвили, присевшего на край койки:
— Рана серьезная?
— Да нет, не очень... Сквозная... Немножко гноится... И ослабели вы сильно, генацвали... Крови много потеряли.
Николай огляделся. Палата была маленькая. Рядом с его кроватью стояла вторая, незанятая. На ее спинке висели пуховый платок и шубка Марии. Он поглядел в лицо жены:
— Ты здесь, да?
— Да... Чеишвили разрешил...
За дверью где-то вдали послышались шаги. Чем ближе — осторожнее. Открылась дверь и один за другим вошли в палату Петерс, Ходаровский, Богомолов, Обухов. Они приближались к кровати Ушарова на цыпочках, балансируя руками. Как будто подкрадывались. На лицах напряженная серьезность людей, старательно делающих непривычное дело. «Командиры не умеют ходить на цыпочках», — подумал Николай и сказал весело:
— Я не сплю...
Ян Христофорович вынул из глубоких карманов шинели и положил на тумбочку розовощекие яблоки:
— Вот, гостинцы вам, Николай Александрович. — И самое крупное вложил в ладони Марии, все еще державшей руку мужа.
Богомолов встал в ногах у Николая, облокотился на спинку кровати, Ходаровский сел на стул, предложенный врачом, Обухов пожав руку Ушарова отошел к окну, за которым стояла старая с мокрым и черным от дождя стволом акация. Паскуцкий и Петерс остались стоять.
— Извините, Мария Михайловна, — произнес Петерс, и Мария поняла, что гости хотят остаться с ее мужем наедине.
— Ну, что же дальше было? — спросил Петерс и, подвернув матрац, примостился на краешке кровати. — Итак, вы поехали к Курширмату... А дальше?.. Вам не трудно говорить?..
Неторопливо со всеми подробностями описал Ушаров события той ночи.
— Другого выхода не оставалось... Я вывел банду между
