крепости.
Папа́, мама́, Никса, Володя и Алеша, дядя Костя с тетей Санни и Николой, для Миша и дядя Низи. Все тут.
Папа́ окружают придворные чины в парадных мундирах с эполетами, мама́ — фрейлины в шелках и с алмазными шифрами на платьях.
Саша узнал Тютчеву и улыбнулся ей. Кажется, разница в возрасте давала ему право на такую улыбку. Рядом с Анной Федоровной стояло совсем юное существо лет шестнадцати с пышными светлыми волосами и вензелем императрицы на голубом банте на корсаже.
— Кто эта милая блондинка? — спросил Саша Никсу. — Кажется, я ее раньше не видел.
Брат проследил за его взглядом.
— А! Это Саша Жуковская. Ее недавно назначили. Пойдем!
И без церемоний подвел Сашу к Жуковской.
— Это Александра Васильевна Жуковская, — представил он.
Пушистая блондинка присела в глубоком реверансе и опустила глаза.
Саша ответил вежливым кивком головы. Хотя ему остро хотелось подхватить ее и поднять на ноги.
— А вы не родственница поэта Жуковского? — спросил Саша.
— Саш, ну, конечно, — улыбнулся Никса. — Дочь.
Юная фрейлина, наконец, решилась поднять взгляд. Глаза у нее были большие, серые и лучистые, как у толстовской княжны Марьи. По крайней мере, Саша именно так представлял себе взгляд этой героини.
Жуковская поднялась на ноги, и ее подозвала жестом мама́.
— Никса, я должен был поцеловать ей руку? — тихо спросил Саша. — Она же дама. Я как-то смешался. Слушай, если я веду себя, как медведь, только что вышедший из леса, ты пни меня.
— Ну, что ты! — удивился брат. — Ты все правильно сделал. Руку целуют даме, которая равна тебе или выше тебя. Александра Васильевна тебе не равная.
— Это точно! Она дочка Жуковского, а я не имею чести состоять в родстве даже с каким-нибудь Баратынским.
— Любишь ты поставить все с ног на голову.
— Нет, Никса. С головы на ноги. Я тебе кажется рассказывал о Наполеоне и Гете. Кто перед кем должен был стоять?
— Плохой пример, Саш. Наполеон был просто корсиканским выскочкой.
— Да, сам себя сделал.
— Есть определенный этикет. Есть иерархия, которую он выражает. И на этой иерархии держится государство. Ты придаешь поэтам слишком большой вес, которого они не имеют.
— Данте тоже не имеет веса? Кто помнит тех королей, которых он поместил в ад. Кто перед кем должен стоять: он перед ними или они перед ним?
— Мы почитаем поэтов, Саша. И дочь Тютчева, и дочь Жуковского — обе носят фрейлинский шифр. Это большая честь. Многие дамы были бы счастливы оказаться на их месте.
— Почитаем, но не признаем себе равными.
Папа́ сделал знак рукой, и началось построение. Впереди придворные чины и кавалеры, потом императорская чета, после них Никса, потом Саша с Володей и Алеша. За ними дядя Костя и тетя Санни с Николой, и дяди Миша с дядей Низи. Шествие замыкали придворные дамы, так что Александра Васильевна осталась где-то далеко за спиной.
Двери распахнулись, и вся процессия вышла в белый зал с расположенными попарно колоннами с коринфскими капителями, которые поддерживали карниз со статуями муз и богини Флоры.
Там ждали высшие придворные чины, министры и члены госсовета в расшитых золотом мундирах и дамы в роскошных платьях. Мужчины сделали глубокий поклон, женщины сели в реверансе.
Белый зал именовался «Концертным». Он был не столь велик, зато за ним открывался огромный Николаевский зал. Тоже белый с золотом с мраморными колоннами, двумя ярусами окон и огромными тяжелыми люстрами.
Слева и справа от процессии стояли навытяжку рослые кавалергарды в белых колетах, белых перчатках с широкими раструбами, красных суконных кирасах с серебряными Андреевскими звездами и золоченых остроконечных касках, увенчанных двуглавыми орлами.
И салютовали палашами.
Справа в простенке между окнами появился большой портрет Николая Павловича. Император был в седле, на белой кобыле, в мундире с золотыми эполетами и голубой Андреевской лентой, и в двурогой шляпе, как у Наполеона, но с плюмажем из перьев.
По правую сторону здесь выстроились генералы, флигель-адъютанты и старшие офицеры Генерального штаба и «старых» лейб-гвардейских полков: Преображенского, Семеновского, Кавалергардского Ея Величества, Конного, Кирасирского. По левую сторону: морские, приезжие и не состоящие в полках генералы.
Саша нашел в толпе Алексея Константиновича Толстого, улыбнулся и кивнул ему.
И тут же нарвался на замечание от шедшего следом дяди Кости.
— Саша, не следует кого-то выделять, — шепнул тот.
Очередной белый зал поменьше. Гражданские чины, отставные чиновники, а слева: городские дамы. Глубокие поклоны. Реверансы. Шорох шелков.
Процессия повернула направо, так что Нева осталась за спиной и вошла в Фельдмаршальский зал с портретами главнокомандующих, из которых Саша уверенно опознал Суворова и Кутузова, и батальными сценами.
За Фельдмаршалами был Зал Петра Великого со стенами, обитыми пунцовым бархатом с золочеными орлами и портретом Петра Алексеевича в компании богини мудрости Минервы, висящим над троном. Здесь ждали послы иностранных государств.
В Гербовом зале с золочеными парными колоннами и гербами губерний на позолоченных люстрах ждало высшее духовенство и купечество. Саша поискал глазами Нобеля с Путиловым и Чижова, но не нашел. Зато присутствовал законоучитель Бажанов в черной священнической рясе.
Наконец, они пересекли военную галерею с портретами героев 1812 года и оказались в Большой церкви дворца.
Начиналась литургия, читали «часы», с клироса доносились отрывки псалмов: «Услыши, Господи, правду мою…»
— Даже хорошо, что я в опале, — шепнул Саша, — чтобы крышу не снесло.
— Что? — переспросил брат.
— Чтобы не сойти с ума от всего этого поклонения, — пояснил Саша. — Тот факт, что папа́ со мной не разговаривает, создает некоторый противовес. Полезно, чтобы не придавать себе веса, которого не имеешь.
— А ты помолись, — посоветовал брат. — Как раз сейчас покаянный псалом будет.
Саша поднял глаза к золоченым царским вратам, к золотому голубю в ореоле золотых лучей и еще выше: к распятию. Верить бы еще!
Папа́ обернулся и строго посмотрел на Никсу.
— Да, да, папа́, я молчу, — прошептал брат.
На клиросе покончили с псалмами, хор запел: «Господи, помилуй!»
Саша украдкой сделал полшага назад, потом еще полшага. И оказался рядом с дядей Костей.
— Жаль, что среди купцов не было Нобеля и Путилова, — заметил Саша.
— Нобель не купец первой гильдии, завод принадлежит его отцу. А Путилов — дворянин.
— Мне кажется промышленники и фабриканты обязательно должны присутствовать.
— Кое-кто присутствовал. Но надо и меру знать. Ты бы еще фортепьянных мастеров позвал.
— А что не так с фортепьянными мастерами? Плохое дело делают?
— Всех не позовешь.
— И академика Якоби не было среди гражданских чинов, и академика Остроградского.
— Вообще могли быть, — шепнул дядя Костя. — Академик по статусу равен министру, они все, как минимум, тайные
