остальных, поскольку нельзя было знать наперед, что он собирается предпринять. Меня это тоже выводило из равновесия, но я симпатизировал ему настолько, что решил смириться. У нас была долгая совместная сцена, кульминация целого акта — ужин для двоих. Для меня это стало тяжелым испытанием, так как он не повторял одного и того же дважды. Вечер за вечером я ждал, что же он будет делать, — в конце концов мне стало казаться, что он и сам заранее этого не знал. Но зрителям это безумно нравилось. Они приняли это совершенно.
Ларри, безусловно, человек действия. Стоит чему-то прийти ему в голову, как, не помедлив и не подумав, он стремглав бросается это осуществлять. Таков его темперамент. Герой же “Дерева на Грин Бэй” был слабовольным, плаксивым, вялым, женоподобным типом — то есть человеком, максимально далеким от самого Оливье. Мне казалось, он не любил эту свою роль».
По правде говоря, Оливье ее не выносил. Добившись оглушительного успеха, он считал дни, отделявшие их с Джилл от возвращения домой. Освободившись в марте 1934 года, Оливье к этому времени получил от Ноэля Коуарда приглашение в его новую лондонскую постановку — “Биографию” С. Н. Бермана. Подобное возвращение на вест-эндскую сцену после годичного отсутствия казалось беспроигрышным. На Бродвее пьеса давно уже шла с огромным успехом.
Для Коуарда, впервые испытавшего себя в роли продюсера, спектакль кончился провалом. Однако Оливье вполне удачно сыграл нетерпимого и хамоватого американского издателя, убедившего знаменитую художницу написать в автобиографии “всю правду до конца”. “Оливье, — писал в “Обсервер” Айвор Браун,— делает все возможное, чтобы поддержать наш интерес к этому хаму; он проникает в самую сердцевину грубости, и не его вина, если при ближайшем рассмотрении нам надоедает этот тип и его резкие самодовольные нападки на целый свет”.
Вновь попав в Лондоне в круговорот пьес, не задерживающихся подолгу на сцене, Оливье сделал следующую остановку в “Королеве Шотландской” Г. Дэвиота, написанной специально для Гвен Фрэнгсон-Дэвис. Ральф Ричардсон, репетировавший Босуэлла, чувствовал себя крайне неуютно в псевдоромантической роли и страстных любовных сценах и за восемь дней до премьеры попросил освободить его от спектакля. Отважно предложив свою помощь, Оливье справился с ролью просто отлично, если учесть отсутствие времени на сколько-нибудь глубокое освоение характера. Он играл в лихой манере, “напоминающей о Голливуде больше, чем о Святом Распятии”, но в целом получил одобрительные рецензии. Эгейт в ”Санди Таймс” назвал Босуэлла великолепно задуманным и вылепленным образом, чьим единственным недостатком является излишняя беспечность, особенно в разговорной манере — так разговаривают в теннисном клубе: ”Вы будете подавать первым, или начинать мне?”
Вслед за этим Оливье получил еще одно приглашение на замену — столь же экстренное, но значительно менее лестное. Он был нужен Коуарду на невероятно эксцентричную роль Тони Кавендиша в пьесе Э. Фербер и Дж. С. Кауфмана “Королевский театр”, причем всего лишь на три недели для гастролей в провинции. Оливье пояснили, что в Вест-Энде роль перейдет к Брайену Аэрну, которого задерживали в Голливуде затянувшиеся съемки. Сделка выглядела весьма непрезентабельно. Но, прочитав пьесу, Оливье был так очарован ролью, что решил рискнуть. Лучше кого-либо другого он знал безумный беспорядок голливудских графиков; Аэрна вполне могли задержать и дольше. Кроме того, существовал второй, еще более призрачный шанс: разве не может он играть столь блестяще, что Аэрн побоится выступить после него?
Пьесу, известную в Америке под названием ”Королевская династия”, в Англии переименовали во избежание двусмысленности, так как короли, которых она высмеивала, обитали не в Букингемском дворце, а на Бродвее — речь шла о клане Барриморов. Тони Кэвендиш являл собой прозрачную и злую карикатуру на Джона Барримора. Оливье, знавший Барримора по Голливуду, увидел в этой роли великолепную возможность соединить оправданный в данном случае гротеск со множеством отчаянных и вполне самоценных акробатических трюков. Когда вернулся Аэрн, спектакль уже шел в Глазго, и труппа, готовившая его в течение месяца, встретила вновь прибывшего довольно холодно. Не без опаски посмотрев на игру Оливье, новый премьер из Голливуда почувствовал себя совсем неуютно. «Замечательная работа Оливье произвела на меня сильное впечатление, и я с ужасом наблюдал, как с верхней площадки он прыгает через перила на нижние ступеньки. Способен ли я это повторить? Я считал, что нет! Спустя несколько бессонных ночей проблема неожиданно решилась сама собой. Мисс Темпест отказалась репетировать пьесу заново, и в то же время из Нью-Йорка позвонила Кэтрин Корнелл, умолявшая вернуться к ней в ”Ромео и Джульетте”. Ноэль отпустил меня, и я тут же уехал, благодаря судьбу за избавление от прыжка».
Таким образом, все оказались в выигрыше. Коуард компенсировал ущерб, причиненный ему “Биографией”. Аэрн-Меркуцио примкнул к редкостному составу включавшему Бэзила Рэтбоуна (Ромео), Корнелл (Джульетта), Эдит Эванс (Кормилица), Орсона Уэллса (Тибальт) и еще неизвестного тогда актера Тайрона Пауэра. Что же касается Оливье, то его гимнастическое и художественное мастерство произвело в Вест-Энде грандиозное впечатление. Тони Кэвендиш стал большим актерским достижением, был провозглашен его лучшей ролью и получил восторженные похвалы за ураганные входы и выходы, энергию, фехтование в духе Фербенкса и самозабвенный пыл.
Однажды, после двух месяцев выступлений в ”Лирик-тиэтр”, Оливье не рассчитал свой фантастический прыжок с балкона на высоте 8 футов и при приземлении сломал лодыжку. Его дублеру, Валентину Дайалу, пришлось прервать партию в бридж, чтобы доиграть спектакль; в остальных представлениях выступил его приятель Роберт Дуглас. Новый год Оливье встречал на костылях. Однако он ни разу не пожалел, что внедрил этот парашютный стиль. Как некогда успех в ”Арифмометре” сделал из Оливье фанатика по части акцента, так теперь успех “Королевского театра” еще сильнее пристрастил его к активным физическим действиям на сцене. (На одном спектакле он фехтовал столь неистово, что его рапира перелетела через сцену и ударила в грудь Мэри Темпест.) Он не просто желал показаться в выигрышном свете. Отчасти он заставлял себя преодолевать слабость, осознанную еще в ранние годы. Он постоянно и упорно добивался того, чтобы искоренить юношескую хрупкость. Теперь спортивная форма приобрела для его работы первостепенное значение, и даже на съемках он стал настаивать на том, чтобы самому выполнять всевозможные трюки.
Вспоминая о быстро приобретенной славе атлета, Оливье пояснял: «Совершенно сногсшибательное впечатление на меня произвели, конечно, фильмы с Дугласом Фербенксом и Джоном Барримором, а увидев Барримора-Гамлета в “Хеймаркете”, я убедился в его исключительной физической мощи. Мы все преклонялись перед ним. В самом деле, многие звезды немого кино обладали великолепными мускулами и торсом. Я помню Милтона Силза, Рамона Наварро в ”Бен Гуре” —
