проронившие ни единого слова, поднялись вслед за ним. Поднялся и Луи. Кружки, наполненные вином, остались на столе нетронутыми.
– Был рад с вами познакомиться, мсье Ковень, – произнес Фарель, прощаясь, – и если позволите, у меня будет к вам просьба. В будущий раз, когда захотите что-нибудь сочинить во славу веры Христовой и тем паче издать, то подписывайтесь своим истинным именем Ковень. А имя Кальвина, как автора «СЬпзПапае ге^юшз тзШиНо», пусть более останется незатронутым. Ибо никто из евангеликов ни сейчас, ни потом не сможет объяснить, как человек, призывавший других ступить на путь истинный, сам не захотел сделать этого. Ну, да на всё воля Божья! Прощайте.
Поклонившись Жану, Фарель развернулся и энергичным шагом пересёк гудящий шумом зал и вышел вон. Его спутники Вире и Фромэн безмолвными тенями скользнули следом.
– Послушай, Жан, я тоже должен идти. Уже поздно, а мне ещё нужно подготовить письма, чтобы отправить их завтрашней почтой, – с немного виноватым видом произнес Луи. – Был рад повидать тебя. Как устроишься в Базеле, напиши. Мне интересно, что будет в твоем новом «Наставлении». И обязательно пришли мне напечатанный экземпляр. А если надумаешь вернуться, то в любое время можешь найти меня здесь в соборе Святого Петра, по меньшей мере в ближайший месяц. А там как Бог даст. Прощай же.
На этом, наскоро пожав друг другу руки, друзья и расстались. Жан остался один. Радость нечаянной встречи, невольная гордость от знакомства с самим Фарелем внезапно исчезли. Остались только усталость, опустошённость, одиночество и какое-то разочарование. Тепло близкого очага уже не столько мягко согревало, сколько нещадно жгло. Громоздившиеся на столе кружки и нетронутое вино как-то неприятно диссонировало с царившим вокруг шумным и беззаботным весельем. Всё это, как и оставшийся в душе горький осадок, настраивало Жана на прескверный лад. Чтобы не поддаваться ему, Жан по привычке внутренне собрался. За всё время странствий и испытаний, что выпадали ему подчас против его воли, он научился преодолевать невзгоды и поражения усилием воли и строгой дисциплиной.
Расплатившись за стол, Жан поднялся в отведённую ему для ночлега комнату. Было уже поздно, а завтра с рассветом снова предстояло отправиться в путь неблизкий и нелегкий. «Необходимо выспаться», – приказал он себе. Раздевшись, он погасил единственную свечу, что освещала его комнату, и лёг в постель. Жан попытался заснуть, но сон все не шёл, несмотря ни на поздний час, ни на накопившуюся за прошедший день усталость. Ворочаясь на жесткой кровати, Жан продолжал размышлять.
«Да, как-то не так всё получилось. Выходит, что я отказал. И кому? Самому Фарелю. Человеку, о вере и бесстрашии которого по всей Европе ходят легенды. Поговаривают, что одной своей проповедью он способен толпу ярых католиков обратить в веру евангельскую. Понятно, почему противники его так на него озлобились. Даже несколько раз пытались убить. Однако в последний момент то в руках убийцы заклинивал пуффер, то предназначенную Фарелю чашу с ядом перехватывал кто-то другой. Воистину сам Бог хранит его. И вот он здесь, в Женеве. Едва ли не в одиночку пытается поднять из тьмы этот город, погрязший во грехе. Похоже, дела здесь совсем плохи, если сам Фарель просит меня о помощи. Меня, никому не известного доктора права и богословия? Да, я сочинил свое «Наставление», но что с того? Не могло же одно это в один момент сделать меня такой величиной, что сам Фарель снизошёл до такой просьбы. Или могло? Не знаю. Всё же пусть Фарель или даже сам Лютер. Я обязан закончить своё дело, раз уж начал его. Нужно переработать и обновить «Наставление». Я и так едва успеваю записывать новые тезисы. На это уже заканчивается запас бумаги и чернил. Пока что всё, что есть нового, возможно уложить в ту канву, что уже выписана в «Наставлении». Но если этого не сделать сейчас, всё перемешается настолько, что придётся начинать свой труд сызнова. К чему всё это? Для чего? И для кого? Как он сказал? «Для кого вы пишете свое «Наставление»? Еще немного и судьба, тех кто поверил нам, будет предрешена». Предрешена. Очевидно, что предрешена той же участью, что постигла Франциса и Этьена. Там в Париже они были одиноки среди толп воинствующих католиков. Но здесь-то в Женеве таких толп уже нет и Фарель действительно может победить. Кажется, что своей доктрины для проповеди у него нет и он хочет взять за основу моё «Наставление». Удивительно. Даже не верится. Но ведь я же сам этого и хотел. Что бы слово моё донеслось до заблудших душ и возвысило их до истины, дарованной Христом. Хотел и хочу каждый момент времени. Для чего ж тогда все мои тезисы, «Наставление», печатание? Но если бы я не издал свою книгу, узнал ли обо мне Фарель? Нет, конечно. Он хочет его проповедовать? Именно поэтому «Наставление» нужно непременно обновить. Только тогда оно станет стройной, логически совершенной доктриной, которую можно явить миру. Пока же в том виде, что знает его Фарель, это всего лишь наброски, отрывочные и бессистемные. Именно поэтому мне нужно как можно скорее быть в Базеле. Сперва нужно решить этот вопрос, а потом двигаться дальше …»
Несмотря на роившиеся в голове мысли, сон все же одолел Жана.
Однако, летние ночи не столь длинны и более предполагают действие, нежели покой. Едва на востоке за армадами скал забрезжила заря, в двери комнаты кто-то забарабанил без всяких церемоний.
– Прошу просыпаться, мсье! Карета на Лозанну отбывает вскорости. Завтрак на столе. Прошу не опаздывать.
В комнате ещё царил полумрак. Едва открыв глаза, Жан почти сразу же поднялся. Долго разлеживаться, когда впереди столько дел, было не в его правилах. Привычным образом, не мешкая, он привел себя в порядок, оделся. Сложил нехитрые пожитки в свой дорожный сундук и, выйдя из комнаты, спустился в зал. Там было так же сумрачно и тихо. Сев за приготовленный стол, Жан принялся за завтрак. Пока он ел, слуга выволок его сундук из комнаты и потащил грузить в карету, что уже стояла под окнами. Покончив с завтраком, Жан подошёл к стойке и расплатился с хозяином заведения за ночлег и предстоящую поездку до Лозанны, где следовало пересесть в карету, следующую в Берн и далее в Базель.
– Карета почти готова, прошу не задерживаться, мсье, -проговорил хозяин, приняв плату.
Жан ответил вежливым поклоном и вышел вон. Но едва он ступил на двор, как первый луч рассвета, дерзко прорвавшись из-за кромки ледяных вершин, ударил ему по глазам. А ещё через миг
