Ознакомительная версия. Доступно 64 страниц из 319
идет о нэпе). Но газетные и журнальные аудитории в 1920‑х годах расходятся. Сатирические приложения к газетам становятся отдельными журналами со своими редколлегиями, штатом и бухгалтериями намного позже, чем начинают продаваться отдельно от газет – и покупают их (и подписываются на них отдельно, что становится правилом почти сразу) другие читатели. Газета по-прежнему – источник официальной информации, развлекательная компонента в ней допустима лишь на последних страницах, переходящих в приложение, – и карикатуре так или иначе приходится перемещаться туда, где ее видит аудитория непартийная, менее политизированная и более нишевая. К поздним 1920‑м просветительское значение карикатуры снижается. Прагматика чтения газет и журналов стремительно расходится. Поэтому не удивительна и своеобразная «геттоизация» карикатуристов в «Крокодиле», для которого в 1930 году потеря статуса приложения к главной газете страны, «Правде», была в известном смысле повышением: «Крокодил» становится общенациональным монополистом официально одобренного юмора, в том числе визуального. В остальных журналах карикатура постепенно вытесняется на отдельные страницы, то же самое происходит и с газетами: юмористические и тематические «полосы», «подвалы», «рубрики» изолируют карикатуру, которая ранее нередко сопровождала неюмористические тексты, иллюстрировала их и служила альтернативным каналом объяснения их смысла. Вернуть карикатуру на первую полосу серьезной газеты могли лишь чрезвычайные обстоятельства – например, общенациональная кампания ненависти. Но в этом случае юмор был принципиально недопустим – только сатира, максимально жесткая и экспрессивная, унижающая врага и прославляющая моральную (визуально совпадающую с физической) мощь партийно-коммунистической, пролетарской стороны. В этом случае, как и в газетно-журнальной риторике, важнейшим было произнесение и визуализация лозунгов, как в Гражданскую войну, – и карикатура вновь обращалась плакатом. В свою очередь, «добрый» (неагрессивный) визуальный юмор, помимо «Крокодила», перетекал на страницы специализированных журналов – детских и женских.
Правила функционирования того, что в СССР считалось классовой оптикой, сложились не сразу. В сущности, особенности ее формирования в карикатуре – задача для будущих исследователей. Мы же пока можем предложить свидетельства того, в какой мере эта карикатура была разнообразна и плохо укладывалась в какие-либо единые рамки: к ранней стадии борьбы с оппозицией, например, советские карикатуристы подошли, видимо, без единой точки зрения на то, как такое явление, как политическая оппозиция в социалистическом государстве, вообще может быть изображено и должным образом осмеяно и унижено. 1920‑е в этом смысле – время смятения и экспериментов: Троцкого, Каменева, Зиновьева – да и Сталина, и вообще советских политических деятелей – в официальной карикатуре изображают исключительно разнообразно, лишь в редких случаях формируется официально принятая иконография и атрибутика конкретного политического деятеля, характерные только для него и создающие его визуальную индивидуальность для масс. Все это оформится в стройную систему лишь в 1930‑х, пока же время острейшей политической борьбы – это время эксперимента в карикатуре: можно сказать, что эту работу редакция «Крокодила» и рисовальщики на заседаниях Политбюро вели параллельно.
В финале этой истории стереотипизация советского карикатурного стиля, происходившая с середины 1920‑х до поздних 1930‑х, уже приводила жанр к невозможности шаржа, к ненужности юмора и к бессмысленности отличий. Это можно наблюдать в эволюции образа оппозиционера в официальной карикатуре. Да, в случае персональных яростных нападок карикатуристов, например, на Троцкого невозможно было обойтись без издевательств над его визуальным обликом. Но там, где ситуация минимально это позволяла, оппозиционер в новой партийной оптике терял собственную индивидуальность, обращался визуальной типичностью и обретал чисто классовые черты: его изображали все больше буржуем и, по сути, иностранцем – во всяком случае, инородным телом в советской социальной структуре. В свою очередь, примерно в это же время типичным становится и коммунист – потребность в юмористической индивидуализации образа выдающегося коммуниста снижается, и он также становится символом, мускулистым пролетарием, гораздо реже крестьянином-бедняком. В поздней довоенной карикатуре индивидуальность всех действующих лиц уже совершенно не обязательна. В этом смысле такая карикатура жанрово сходна, как ни странно, с православной иконописью: важны не конкретные черты лица, а лишь атрибуты персонажа, взаимное расположение фигур в отношении друг друга, характер движения и сценография карикатуры – активное пролетарское начало унижает огрызающегося абстрактного классового врага, сохраняющего лишь отдельные черты индивидуальности. Такая карикатура является простой визуализацией классовых истин – и смеяться здесь попросту неуместно.
Объединенная оппозиция
1926–1927 годы – это апогей внутрипартийной борьбы. Карикатуры в отношении объединенной оппозиции Зиновьева и Троцкого появлялись повсеместно и становились все более и более язвительными с приближением XV партийного съезда. Осмеянные физиономии Троцкого и Зиновьева смотрели на читателя с газет и журналов. Особенно отличился в этой связи «Крокодил», на тот момент – сатирическое приложение к уважаемой, но отнюдь не главной в Москве «Рабочей газете», конкурирующий со множеством более сильных и богатых изданий. Не будет преувеличением сказать, что на травле Зиновьева и Троцкого «Крокодил» создал себе имя в глазах ЦК ВКП(б) и обеспечил свое будущее: никогда визуальное высмеивание оппозиции не было столь разнообразным и изощренным:
Ил. 1. Надоедливые мухи. Рис. П. П. Белянина. 1927. Источник: Александр Майсурян, https://yablor.ru/blogs/pisma– ob-evolyucii-79-iz-istorii-ku/6690939
На ил. 1 в виде мух изображены вожди объединенной оппозиции Троцкий, Зиновьев, Каменев, а также оппозиционер ранней формации – Преображенский.
В дальний заезд (ил. 2) отправлены видные оппозиционеры. Слева направо сидят: Троцкий, Зиновьев, Евдокимов и Смилга. Стоит отметить, что, хотя их критика ЦК зашла далеко, поставив под вопрос их право на обладание партбилетом, к ним все еще обращаются как к «товарищам». Это лето 1927 года – к концу года ситуация изменится.
Вожди оппозиции активно собирали подписи коммунистов под своей платформой. «Если наберем тридцать тысяч, – говорил Зиновьев, – нам не откажут в слове на XV съезде». Но платформа собрала только 5–6 тыс. подписей – в большинстве своем рабочие ее не поддержали (ил. 3 на вкладке). Образ шарманщиков, собирающих себе на жизнь по дворам, – явное указание автора карикатуры на ретроградность идей оппозиции и принадлежность ее к «старому времени», то есть в конечном счете к кругу явлений царского режима и к буржуазному миру: во времена нэпа шарманка была скорее комическим символом, воспоминанием о далеком прошлом, чем элементом реального быта, который можно было где-то увидеть. Между тем одеты «оппозиционеры» вполне современно. При этом Елисеев не смущается приделать женской фигуре неприлично огромную грудь, грубо обозначая возраст фигуры – старость в 1927 году была скорее презираемой, чем уважаемой, в партийном мире предпочиталась молодость, но в целом «нормальные» партийцы не имели возраста – его подчеркивали только в особых случаях.
Ил. 2. «Тактика дальнего… заезда». Рис. М. Храпковского. Крокодил. 1927. № 30. С. 3
Единство большевиков (пока сохранявшееся) подчеркивается и на ил. 4 (на вкладке). Члены ЦК все еще совместно трудятся на партстройке: Зиновьев, зажав в зубах гвоздь, стучит молотком,
Ознакомительная версия. Доступно 64 страниц из 319
