Дверь отворилась почти сразу.
Терри увидел перед собой женщину: глаза ее сумрачно горели —их можно было сравнить с образовавшейся на остывающей лаве коркой, красноватыеотблески которой предупреждают о том опасном жаре, что таится под ней. Молодая,с прекрасной фигурой, смуглой кожей и темными волосами, она была похожа нацыганку или, быть может, на испанку или мексиканку. Она не удивилась; молчапосмотрела на Соу Ха, потом на Терри, потом снова на Соу Ха.
— Это мой друг, — объяснила ей Соу Ха. — Яназываю его Синг Санг, что по-китайски означает Перворожденный, — такобращаются к учителям. А это, — сказала она, обращаясь к Клейну, —Хуанита…
— Мандра, — произнесла женщина, когда Соу Ха чутьзамешкалась.
Соу Ха удивленно посмотрела на нее.
— Да, да, мы были мужем и женой, — с некоторымвызовом сказала женщина. — Мы обвенчались тайно. Теперь я не вижу никакогосмысла скрывать это. И поэтому называю себя именем, которое принадлежит мне по закону.
Представляясь, Терри поклонился, однако его поклон осталсябез внимания, так как Хуанита лишь мельком посмотрела на него и устремила свойвзгляд, в котором отражалось столько скрытых страстей и эмоций, надевушку-китаянку.
— Я знала, что ты любила его, — сказала Соу Хасовсем просто, без фальши. — Что бы там ни было — это самое главное.Огонь, загорающийся от спички, ничуть не горячей того огня, который зажигаетмолния.
— Входите, — пригласила Хуанита.
Они вошли в освещенную мягким, приглушенным светом квартиру.От этой женщины разливались по комнате мощные волны жизненной энергии — такрасходится, наполняя храм, гул от гонга, негромкий, но настойчивый.
В комнате было очень много предметов, но каждый из них в тойили иной мере отражал характер хозяйки. В гостиной, наполненной неярким,пропущенным через розовый шелк абажура светом, было тепло и уютно, в углу горелэлектрический обогреватель, бросая на пол оранжевые блики.
Хуанита указала на кресла.
Соу Ха быстро прошла через всю комнату и села в кресло, вкоторое собирался сесть Терри Клейн. Терри это несколько озадачило: стараясь,однако, скрыть свое смущение, он подошел к другому креслу и собирался было ужерасположиться в нем, как вдруг замер от удивления.
В углу, прямо на уровне его глаз, позади стола, на которомлежали стопка газет, какие-то безделушки, портсигар и несколько пепельниц,наполненных окурками, к стене была прислонена картина без рамы размером в трифута на два с половиной.
Фон на самом портрете совершенно сливался с тенями в углу, ибыло просто невозможно определить, где кончается холст и где начинается тень.
С холста на Терри смотрел Джекоб Мандра, лицо у него былонасмешливое и высокомерное. Однако самым главным в портрете были глаза — глаза,выражавшие циничное недоверие и вместе с тем страстную жажду того, чего онвследствие присущего ему цинизма лишен в своей жизни. Каким-то необъяснимымобразом этот портрет от Альмы Рентон попал к женщине, которая выдает себя завдову Мандры.
— Ты собираешься заявить о своих правах нанаследство? — спокойно спросила Соу Ха.
В глазах Хуаниты можно было прочесть мрачный вызов.
— Еще бы: пилюлю я уже проглотила, теперь хочуконфетку.
— Хочешь предъявить иск?
— Кому? У него не осталось родственников, завещаниятоже нет.
— Ты уверена насчет родственников?
— Да. У него было много любовниц, но жена была толькоодна. — Она выразительным жестом ткнула пальцем себя в грудь и прокричала:— Только одна! Ты слышишь меня, Соу Ха, только одна!
Соу Ха, которая все это время смотрела на Хуаниту, бросилана Терри многозначительный взгляд.
— Много любовниц, говоришь? — спросила она.
— Уйма. Была одна богачка, приходила к нему два раза внеделю, писала его портрет. Что ты! Была кассирша из ресторана, былаконтролерша из кинотеатра, блондиночка, меня не проведешь, я всех знала — и тукрасотку с богатым папашей, шофер которого доставлял ее со всяких тамполитических сходок прямо в объятия моего Джекоба, и ту девицу, продавщицусигарет из ночного клуба. Он буквально гипнотизировал женщин, он смеялся надними, над их слабостями, а женился все-таки на мне!
Она взглянула на Соу Ха и заговорила невероятно быстро —слова, казалось, сыпались из нее, как горох в пустое ведерко:
— Знаешь, что привлекало в нем женщин? То, что он былодиноким, и когда они душой и телом отдавались ему, он становился еще болееодиноким, на них это действовало подобно чарам, так удав завораживает кролика.Женщины в своем тщеславии склонны считать, что лед мужского одиночестванепременно растает в теплоте нежности. Они сами шли к нему! Он же к ним не шелникогда. Я относилась к нему точно так же, как и все остальные. Теперь же ядругая. Я была его женой! Теперь я его вдова! Пусть эти любовницы попробуютприйти в суд, пусть попробуют со мной схватиться в открытую. Теперь неускользнешь через черный ход, чтобы сесть в машину с шофером в ливрее, котораяподжидает тебя около подъезда. Теперь уж не отговоришься тем, что пишешьпортрет. Теперь им всем придется выйти из укрытия и вступить со мной в открытуюсхватку.
Соу Ха даже не кивнула, но по глазам ее можно былозаключить, что она все слышала.
— Кто убил его? — спросила она.
На лице Хуаниты вдруг отразилось изумление:
— Как? Я думала, ты знаешь. Его убила любовница, та,что писала портрет. — В ее глазах было столько яда и ненависти, что ими,казалось, в одно мгновение наполнилась комната.
Соу Ха медленно поднялась с кресла.
— Наверное, нам лучше уйти и оставить тебя наедине ствоим горем?
Хуанита горько усмехнулась:
— Моим горем… Будь он жив, горя было бы куда больше. Онсобирался развестись со мной! Я — как мотылек на незажженной лампе — стоитвключить ее, как крылышки в одно мгновение сгорают. Но я любила его. Я однадействительно любила его, потому что понимала его. Понимать тех, коголюбишь, — это у нас в крови. У кого у нас, спрашиваете? — онахмыкнула. — Никто не знает. Бывают дети без отцов. У меня же нет ни отца,ни матери. Только одна я знаю, какого я роду-племени, так же, как и Джекоб:только он один знал, каких он корней. Она вздохнула и, понизив голос, сказала:— Очень мило с вашей стороны, что вы пришли, но я не могу спокойноразговаривать. Когда-то я любила одного парня. До знакомства со мной он потерялруку в бою. Он рассказывал мне о своих приключениях при свете луны, когда словас особенной силой проникают в душу. Быть может, оттого, что я была такоймолодой, я ужасно злилась на него из-за этих рассказов, но все то, что онговорил тогда, произвело на меня неизгладимое впечатление. Я никогда не забудуэтого. И вот теперь со мной происходит то же самое: любимый мой умер, и больнастолько сильна, что я просто не чувствую ее. Но я почувствую ее позже и тогдавыброшусь из окна…
