– Ну, и?
– Ну, и набросали в контейнер для пластика бумагу, бак с надписью «для стекла» набили пищевыми отходами. Да и кто у нас будет мусор сортировать? Кому это надо?
– Тому, кто не равнодушен к окружающей среде.
– Ой, Маринка, много ты мечтаешь! Кому сейчас есть дело до этой среды, если людям до самих себя нет дела? Мне вчера какая-то вонючка использованную окровавленную прокладку на балкон бросила. Я всё гадаю, кто это сделал: Манька с пятого этажа, или Верка с четвёртого? Больше некому. И вот молодые девки, наверняка уже за парнями бегают, а такие грязнули. А ты думаешь, что они в нужный контейнер будут выбрасывать своё дерьмо?
– А что? Если мы такие противоречивые, – предложила я, – то надо написать на контейнерах: «Не для стекла!», или «Только не для макулатуры!», или «Бросай, что хошь, но ради бога не пластик!». И тогда туда именно то, что надо, будут выбрасывать.
Мы развеселились, и работа пошла быстрее. Потом Маргарита задумчиво сказала:
– Знаете, у нас такое разумное отношение к среде обитания невозможна даже не потому, что мы такие уж пофигисты, какими у нас теперь модно казаться. Просто у нас порой не могут какой-нибудь ржавый бак для мусора поставить, не говоря уж про несколько контейнеров. И если дисциплинированный немец придёт на помойку и увидит, что контейнер для стекла уже забит до отказа, он тоже выбросит стекло в любой бак, где есть место. Вот у нас полные баки, поэтому приходится бросать рядом. А что делать? Домой назад нести? Или к Мэрии? Такая система может прижиться только при чёткой и бесперебойной работе коммунальных служб, а наши службы сами видите, чем занимаются: агитируют население пореже ходить на помойку. Чистота в Германии – это не только результат врождённой ответственности и аккуратности большинства населения, но и высокого качества работы муниципальных служб. А у нас, особенно в небольших деревнях, посёлках, дачных товариществах, зачастую вообще нет никаких способов утилизации мусора, кроме сваливания их в ближайшую канаву или кусты, где он будет лежать безо всякой переработки, кроме естественных процессов разложения, которые могут длиться годами. Я на курсы в Сельхоз Академию ездила, и нас информировали, что около таких канав даже коров нельзя пасти из-за выделяющихся химических ядов из отходов. Наша почтальонша живёт в соседней деревне, так у неё мешки с мусором по полгода на веранде стоят, пока она выловит хоть какую-то машину, чтобы довезти их до ближайшей свалки. Раньше на верандах летом семьями собирались за чаепитием, а теперь там мусор хранится. Разве это не печально? Все обочины дорог и железнодорожные насыпи давно превратились в многокилометровые и непрекращающиеся свалки. Их вычищай – не вычищай, а через пару дней та же картина будет.
Возникло чувство, что мы занимаемся пустой тратой сил и времени.
– Зря всё-таки столько древесины пожгли да на свалку вывезли, – вздохнула заведующая детским садом Варвара, зализывая мозоли на ладонях. – Если бы были мужики с руками, можно было бы такую хорошую детскую площадку сделать! Из спилов можно было выложить дорожки, скамеечки сделать.
– Да брось ты убиваться-то, – успокоила её Маргарита. – Эти скамеечки максимум неделю простоят, а потом их удаль молодецкая в щепки раскрошит. У нас же молодняк ни учиться, ни работать, ни в армии служить не может. А как найдётся что сломать, то уж тут пощады не жди. Вон Вадька Дрыгунов выхлопотал где-то себе инвалидность, чтобы в армии не служить, а тут на днях в кутузку загремел за то, что в Питере участвовал в разгроме стадиона после футбольного матча. Теперь с такой гордостью всем рассказывает, как он самолично несколько скамеек на стадионе раздолбал в щепки! И ведь ладно бы украли, чтобы на своём садовом участке поставить, так ведь раскрошат в опилки – ни себе, ни людям. Вот как у молодцев нынче руки от безделья-то чешутся. Раньше парни с пятнадцати лет работать начинали, а сейчас их мамы до сорока лет за ручку водят. Э-хе-хе… А чего же ты только сейчас спохватилась? Надо было раньше думать.
– Я давно нашему Арнольд Тимофеичу говорила! Он меня уже видеть не может: как заметит, что я иду, так на всех парусах мимо меня проскакивает. Говорит, что я все нервы ему вымотала со своей детской площадкой. Да что мне площадка! Мне бы забор вокруг детсада поставить, а то кругом пиломатериалы валяются, а у детского сада забора как не было, так и нет. Но мэр и слышать ничего не хочет.
Так за разговорами и шутками мы не заметили, как наступил вечер, и все поспешили домой, потому что надо было успеть отмыться до отключения горячей воды и света. Хорошо вот так устать, чтобы крепко уснуть и видеть хорошие сны. И приснился мне очень красивый и странный сон, будто наш город стал таким ухоженным и уютным, что и на словах не описать! Повсюду стоят аккуратные дома, как игрушки, похожие на здания с гравюр Бенжамена Патерсена, и всё это неповторимое своеобразие и очарование обрамлено опрятными и ухоженными садами и парками. Мне часто такие сны снятся. Потому что наяву в моём городе ничего не обустраивается уже лет тридцать. И в этих снах всё такое выразительное и добротное, что даже петь хочется! Ни покосившихся сараев, ни куч мусора, ничто и никто нигде не валяется, дурным голосом не ругается, и так красиво, так солнечно кругом! И вот иду я среди этой красоты, вдруг смотрю под ноги, а там – не передать словами! – вся дорога вымощена фигурной брусчаткой. Дорога эта приводит меня на набережную, потому что вдруг выясняется, что мой город расположился на берегу моря. Но не холодного и свинцового, а плещется у самых моих ног тёплая волна небесного цвета.
– А как же это так? – растерянно спрашиваю я деда Рожнова, который задумчиво смотрит вдаль бескрайнего царства воды.
– Так экологи же предсказывали потепление. Вот, Петербург утонул, а море продвинулось вглубь материка.
– Как утонул?!
– Да так, как и обещали: по самый шпиль Петропавловки.
– Как?! Мой Петербург! Да как же я без него? Не хочу я моря, верните мне Петербург! – начинаю рыдать я от ужаса и тут же просыпаюсь с вопросом: – Где море?
– Хватит спать! – звенят на сумасшедшем лету стрижи, проносящиеся с бешеной скоростью мимо окон.
* * *
В воскресенье мы решили посадить цветы у подъездов. Вскопали залёгшую за зиму землю, сделали клумбы – долго ли умеючи. И началось чистое творчество. Самое замечательное, что к нам примкнула Юлька из первого подъезда: прямо-таки загорелась создать клумбу у себя под окнами. Замечательно потому, что Юлькино участие в таком деле гарантировало нам, что наш труд не будет вытоптан или ещё как-то уничтожен согражданами, которые принципиально не признают даже намёков на культуру бытия.
Юлькин старший брат недавно вернулся из тюряги. Он там бывал уже бессчётное количество раз, а теперь маялся, как бы снова туда попасть на казённый счёт. Ему там нравится. Там есть тюремный двор, где можно бесцельно слоняться с деловым видом среди себе подобных. А ещё – кинотеатр, какого нет даже в нашем городе, хотя и был когда-то. К тому же, на воле надо работать, а с его биографией трудоустроиться нереально. Да он и сам как-то не очень-то тяготеет к труду, как гуманитарий не предрасположен к точным наукам. Из-за этого обстоятельства семнадцатилетнюю Юльку боится даже самая оголтелая местная шпана. Её угроза «я вот своему брательнику пожалуюсь!» звучит для многих страшнее смертного приговора, тем более что «брательник» совершенно не боится и не пытается избежать тюрьмы, а как раз ищет повод снова туда загреметь. Причём надолго.
