– Что значит – как? – обозлилась я.
– Что-то случилось? – испуганно спрашивает Гарольд.
– Случиться все что угодно может. Боюсь, как бы нас не выследили.
– Кто еще знает о нашем побеге?
– НАТО и еще девятнадцать стран, – отвечаю и впервые улыбаюсь.
Гарольд взял меня за руку, теперь на ней было три отпечатка – майора Шустера, сержанта Джона и капитана Гарольда.
Скендер резко свернул с дороги.
– Что случилось? – спрашиваю.
– Меняем план, так мы скорее доберемся до реки.
– Где мы? – спрашивает Гарольд.
– Нигде, – отвечаю, – не волнуйся, куда-нибудь да приедем.
Гарольд продемонстрировал Скендеру дамский револьвер. Я отвела его руку:
– Гарольд, успеется с револьвером, я скажу тебе когда.
Скендер добродушно отозвался:
– Мария, пожалуйста, переведи мои слова капитану.
– Хорошо, – говорю, – запевай…
– Это ты хорошо сказала – запевай! Потому что это будет наша старинная албанская песня.
– Ладно, – говорю, – можешь не петь, перескажи, мне легче будет Гарольду переводить.
Машина прыгала по колеям, накатанным танками и джипами. Скендер медленно говорил, я переводила:
Если вдруг мужик захочет
Защитить себя с любимой,
Это как стоять в засаде
Посредь горного ущелья,
Что не шире, чем кишочки
Нарожденного ягненка.
Но не уже, чем ворота
Самой маленькой кошары.
Пусть тогда их будут сотни,
Тех врагов любви безбрежной —
Всех любовь их одолеет.
Красивая баллада Скендера, и ночь лунная. Гарольд взял меня за руку, и слова песни уничтожили последние сомнения в честности Скен-дера, который не успел снять смокинга и выглядел как учитель танцев. А мы с Гарольдом опять были той самой парой на лугу, под блеянием мягкого лунного света, победившего небольшое облачко и пролившего его на землю в виде легкого тумана. И в этом тумане больше не было ни майора Шустера, ни сержанта Джона, я опять была в кошаре с капитаном Гарольдом. Любовь, подумала я, неужели вернулась моя любовь к Гарольду, или это только моя сербская улыбка, которая раньше означала: да заебись ты! А теперь – пусть будет, чего быть не может, потому что мы воплотились, похоже, в новую народную песню, рожденную в Косове. С обязательной, поскольку это песня, гибелью героев в конце. Пусть это будет Скендер, подумала я, да даже и капитан Гарольд, только не я, не я, Мария Лепич, прекрасная, как моя фамилия, – при условии, если хорошо высплюсь. Скендер продолжал:
– Не надо бояться любви, потому что она нас омолаживает на некоторое время. Прежде эта молодость любви длилась порядочно, но теперь темп Нового мирового порядка сокращает дни любви. Нет больше у людей души, которая украшала любовь! Много я видел душ, сбежавших от нищих и крестьян и переселившихся в мафиози, потому что душа тоже любит хорошие машины, пятизвездочные отели, четырехзвездных генералов. Так что я не знаю, что с вашими душами творится, твоей и капи-тановой. Боюсь, как бы их не убили там, куда вы стремитесь. Извини, но разве стоит Косово гибели ста тысяч душ и изгнания трехсот тысяч сербов?
– Это переселение душ обеспечили вы, албанцы.
– Нет, Мария. Кто знает, увидимся ли мы еще? Я тебе все это специально рассказываю, чтобы ты знала: не все албанцы Эмины Джи-новици. Все, что сейчас в Косове творится, – результат того, что нам объяснили, какой хороший этот Новый мировой порядок. Требуйте демократии – объясняют по телевизору, – и вы станете богами, забудете о страданиях. И чем выше мы с вами поднимались к этой демократии, тем чаще с неба демократии сыпались бомбы. Теперь случилось то, во что верил Эмин Джиновици, и не только он. То, что нам предлагает КФОР и политики – то же самое, что Гитлер предлагал немецкому народу, и наша любовь к нашим вождям освобождает нас от чувства вины, даже когда мы убиваем.
Я слово в слово переводила все это Гарольду, и слова Скендера взволновали его. Капитан в знак благодарности положил ему руку на плечо. Скендер прибавил газу, словно стараясь убежать от тумана.
– За нами едут, – сказал он. – Оглянись, Мария, видишь их?
Я увидела в тумане с десяток огней, которые, скрещиваясь, удалялись от нас. Вдалеке оставались только два горящих глаза маленькой машины.
– «Фиат уно», – сказал Скендер, – это не страшно. Кто-то своровал машину, вот и утекает.
«Фиат уно», подумала я. Неужели это Джон провожает нас? Неужели он решил подстраховать наш побег? Или захватить… Я уставилась в туман. Два маленьких горящих глаза исчезли в тумане, потому что Скендер знал все тропки в этой части Косова. Эта дорожка должна была привести нас к лугу, и еще чуть дальше, к мосту или просто к реке.
– К реке? – спросила я Скендера.
– Я готов и на луг, и на речку, и на мост – выбирайте, где вам легче будет перебраться в твою Сербию.
– За рекой еще не моя Сербия.
– Точно. Но за рекой ты уже в северной части Косовской Митровицы, там твоя родня и Милошевы корни.
– Мы с Гарольдом сразу двинемся дальше.
– Чем дальше, тем ближе, – профилософ-ствовал Скендер. – Мельче или глубже, мост всегда выглядит солиднее, но я рекомендую луг. Там отдохнете, и с первыми пташками перейдете через реку, она там куда мельче, чем у моста. На юге Косовской Митровицы мост наполовину наш, а та половина, что к северу – ваша.
Скендер выключил движок и погасил фары. Мы катились вниз, в долину, я рассмотрела только ветви большого дерева, которые словно подавали нам знак.
– Приехали, – сказал Скендер. – Прекрасная ночь, правда, без звезд. Прошу вас!
– Тебе знакомо это место? – спросил Гарольд, вылезая из машины.
– Дерево знакомо.
Мы стояли, тоже как два случайных дерева, объявившиеся в ночи, в которой должны народиться вновь, или…
Скендер отошел к машине, потом подозвал меня.
– Верни ему нож, – сказал Гарольд, все еще пораженный речью Скендера. Похоже, теперь он верил ему больше, чем мне.
Скендер, газуя, чтобы Гарольд не расслышал его слова, сказал мне:
– Спасибо тебе за все, куколка. Жалко, что ты уезжаешь. Желаю тебе попасть в Сербию живой и здоровой. Будь повнимательней, Мария!
– Да мы запросто, с рассветом, через луг. Здесь ведь никого нет, я столько раз здесь бывала.
– Хорошо, – сказал Скендер, – только осторожнее по лугу, тут мин полно. Прощай, Мария!
И Скендер отступил в туман. Фары он так и не включил.
– Мины? На лугу? – переспросила я, словно проверяя, правильно ли я поняла Скендера. – Я каждый лужок вдоль границы знаю, а речка здесь мелкая.
