частной собственности и общественному воспитанию детей, вследствие чего уничтожаются обе основы современного брака, связанные с частной собственностью, – зависимость жены от мужа и детей от родителей»[213].
Поэтому первыми декретами Советской власти, а также Кодексом законов об актах гражданского состояния, брачном, семейном и опекунском праве были отменены практически все запреты, распространявшиеся на семейно-брачные отношения в царской России[214].
Понятно, что внезапно открывшийся клапан котла под давлением революционной энергии привел к так называемой сексуальной революции в Советской России и СССР, о которой мы подробно рассказывали в предыдущих очерках[215]. Надо сказать, что автором термина «сексуальная революция» был Вильгельм Райх, правда он понимал под ним нечто иное, чем то, что произошло во времена НЭПа[216].
Поскольку сексуальный контроль в крестьянской и мещанской средах оставался весьма жестким, эта революция не носила глобального характера, а затронула лишь некоторую часть городской молодежи (в основном комсомольцев), часть богемы и некоторых деятелей Советской власти. Например, в середине 1920-х годов в СССР возникло первое в мире массовое движение нудистов, объединенных в общество «Долой стыд!», одним из вдохновителей и активным участником которого был видный партийный функционер Карл Радек[217].
На самую большую демонстрацию натуристов, как тогда называли нудистов, в 1924–1925 годы вышло несколько тысяч человек. Голую группу с большевистскими лозунгами и призывами не предавать классовую борьбу видели на Кузнецком мосту. Участники движения утверждали, что стыд есть самый худший бич, доставшийся от царской эпохи: «Мы уничтожили это чувство! Посмотрите на нас и увидите свободных мужчин и женщин, истинных пролетариев, сбросивших оковы символов буржуазных предрассудков!», «Долой мещанство! Долой поповский обман! Мы, коммунары, не нуждаемся в одежде, прикрывающей красоту тела! Мы дети солнца и воздуха!».
По всей России появлялись и множились кружки «Долой невинность!», «Долой брак!», «Долой семью!». На заре своего появления многие комсомольские ячейки видели свою основную задачу не в подготовке кадров для строительства светлого будущего, а в раскрепощении молодежи, развале старого мещанского быта и уничтожении православных оков нравственности времен «проклятого царизма».
Комсомольцы, вместо того чтобы заняться пропагандой коммунизма, с животной радостью спешили пропагандировать свободную любовь. Причем не иначе, как на собственных примерах.
Количество преступлений, связанных с изнасилованием, в 20–30-е годы XX века стало резко увеличиваться. К примеру, в 1926 году только Московским судом было рассмотрено 547 случаев изнасилования; в 1927 году – 726; в 1928 году – 849[218], хотя в криминалистической практике доказательство такого рода преступлений довольно затруднено. Особо рьяных насильников даже расстреляли.
А. Коллонтай ввела в оборот понятие «половой коммунизм», который пыталась претворить в жизнь революционная молодежь. Привычными стали призывы «Жены, дружите с возлюбленными своего мужа» или «Хорошая жена сама подбирает подходящую возлюбленную своему мужу, а муж рекомендует жене своих товарищей»[219]. Внебрачные связи имели почти четверть женатых мужчин и замужних женщин[220].
Следствием всех этих идей стала легитимация самых одиозных форм брака и семьи – от гомосексуальных и тройственных союзов до коммун, в которых добровольно жили несколько десятков человек, ведя совместное хозяйство, обобществляя все имущество, включая одежду, и «дружа организмами», не разделяясь при этом на постоянные пары.
Один из крайних секс-экстремистов тех лет В. Кузьмин, активный пропагандист идеи коллективных спален в домах-коммунах, рьяно настаивал на немедленном уничтожении семьи как «органа угнетения и эксплуатации»[221]. Его сподвижник архитектор К. Мельников в собственном доме по Кривоарбатскому переулку выстроил для сна коллектива одно общее помещение, лишь слегка разгороженное узкими вертикальными плоскостями[222]. Рождение детей мыслилось ими как еще один производственный процесс, направленный на воспроизводство и увеличение трудовых ресурсов.
Еще в 1920 году было принято совместное постановление Наркомздрава и Наркомюста «Об охране здоровья женщин»[223], в котором провозглашались бесплатность и свободный характер абортов. Аборт стал практически единственным способом планирования семьи.
Наплыв желающих был настолько велик, что в 1924 году были созданы специальные комиссии, которые выдавали разрешение на бесплатный аборт, применяя при этом, конечно же, классовый подход. Очередность была такова: безработные-одиночки; работницы-одиночки, имеющие одного ребенка; многодетные, занятые на производстве; многодетные жены рабочих. Остальным разрешения выдавали по остаточному принципу, так что кое для кого аборт стал платным[224].
Власти начали подозревать, что с марксистской теорией семейных отношений что-то не то. Особенно когда не оправдался прогноз классиков, что с исчезновением буржуазной семьи исчезнет и проституция, поскольку буржуазная семья «находит свое дополнение в вынужденной бессемейности пролетариев и в публичной проституции. Буржуазная семья естественно отпадает вместе с отпадением этого ее дополнения, и обе вместе исчезнут с исчезновением капитала»[225].
Наоборот, с первых дней Советской власти проституция росла высокими темпами, причем в нее вовлекалось все больше работающих женщин, поскольку зарплаты на жизнь не хватало[226]. Попытки покончить с этим наследием проклятого прошлого административными мерами привели к тем же результатам, что и за все предыдущие тысячелетия. То есть ни к каким.
Стоит ли говорить о широко распространившихся в этих условиях венерических заболеваниях, которые тогда не очень-то умели лечить – антибиотиков еще не было.
Таким образом, сексуальная революция приводила к вполне реальным социальным и управленческим проблемам, которые властям надо было как-то решать.
Управленцы стремились хоть как-то окоротить сексуальную революцию, однако сексуальная свобода, несомненно, являлась проекцией свободы вообще – одного из базовых лозунгов коммунистов еще до захвата ими власти, и формальный отказ от него был недопустим[227].
Борьба между сторонниками сексуальных свобод и стремившимися их ограничить управленцами развернулась при рассмотрении нового кодекса о семье.
В июле 1923 года на второй сессии ВЦИК Х созыва Наркомюсту РСФСР было поручено разработать проект нового кодекса о браке и семье. С 1923 по 1925 год Наркомюст вместе с Наркомпросом последовательно разработали три редакции проекта кодифицированного акта о семье. Окончательный вариант законопроекта обсуждался на сессиях ВЦИК дважды. В первый раз на 2-й сессии ВЦИК XII созыва в октябре 1925 года были одобрены основные положения проекта, представленного Наркомюстом РСФСР, но утверждение этого проекта было отложено до следующей сессии, так как ряд членов ВЦИК требовали дополнительного обсуждения. Проект был вынесен на широкое обсуждение[228].
«Особо дискуссионным оказался вопрос о возможности признания юридической силы за фактическими браками. <…> Н. В. Крыленко озвучил мнение многих участников дискуссии, полагавших, что регистрация брака является пережитком прошлого. Имели место и иные подходы к перспективам развития брачно-семейных отношений в СССР. Так, известный революционный и советский государственный деятель М. Н. Лядов, занимавший в изучаемый период должность ректора Коммунистического университета им. Я. М. Свердлова, в докладе, сделанном в 1926 году на собрании партийной ячейки вверенного ему университета, высказался даже за введение многоженства и многомужества»[229].
Одной из важнейших управленческих проблем была беспризорность. В 1921 году в России насчитывалось 4,5 млн беспризорников, а к
