боясь, ставит в один ряд (на одной странице) одно и то же простое, но точное слово.
Такова разнообразная стилистика этого великого художника, и ее нельзя исчерпать ни одним, ни двумя, ни десятью примерами; каждая новая страница толстовских романов, каждая его фраза — это целый своеобразный мир жизни, красоты, духовного и эстетического богатства. Толстого читают люди самых разных возрастов. Его перечитывает каждый за свою жизнь несколько раз; и каждый снова и снова неизменно открывает для себя новый мир притягательных чувств, духовную красоту и щедрость русского человека.
4
У каждого художника есть своя излюбленная тема, к которой он в той или иной степени возвращается в своих произведениях. У Льва Николаевича Толстого при всем разнообразии отображения мира, при всем его реалистическом взгляде и даже, казалось бы, равноценном и равнозначном отношении к жизненным явлениям (не с точки зрения позиции, а с точки зрения широты охвата этих явлений) есть своя и, на мой взгляд, очень любимая тема — это тема семьи. Он обращается к ней почти в каждом своем произведении и всякий раз затрагивает самые тонкие струны или самые чувствительные пружины этого общественного организма. И здесь, мне кажется, более чем где-либо он проявляет себя как художник — описывая ли семью дворянскую или семьи крестьян (может быть, не столь подробно, но с той же удивительной любовью и пониманием сути вопроса). Тем важнее для нас сегодня присмотреться к этой стороне его творчества, потому что семья как общественная ячейка, как то основное, что, в сущности, составляет человеческую жизнь, — семья эта, являющая цельность и красоту жизни, остается по-прежнему незаменимым звеном общества, хотя мы иногда с легкостью, я бы сказал, даже с необычайной легкостью, в некоторых своих книгах пишем о разводах, о всяких семейных трагедиях и о детях, остающихся без отца или без матери и смолоду уже с надломленной душой. То, школьное, суждение о романе «Анна Каренина», — то суждение, что трагедия Анны состоит в том, что общество не поняло и не приняло ее любви, мне представляется не то чтобы неверным или несправедливым, но односторонним. И может быть, ни в каком другом произведении так глубоко не отразилось понимание семьи, любви и семейного счастья, как в этом романе, и особенно в той сцене, когда Степан Аркадьич, этот легкомысленный, обаятельный Стива, приходит к Алексею Александровичу Каренину говорить от имени Анны о ее разводе с ним. «Все, что для Степана Аркадьича оказалось так очень просто, тысячу тысяч раз обдумывал Алексей Александрович. И все это ему казалось не только не очень просто, но казалось вполне невозможно». И, кроме той силы любви и понимания семейной жизни, какую выказывает здесь сухой и черствый Каренин — как нам преподносили его по учебникам, — он сейчас же вспоминает о сыне и думает, что будет с ним в случае развода. «Оставить его с матерью было невозможно (рассуждал сам с собой Каренин. — А. А.). Разведенная мать будет иметь свою незаконную семью, в которой положение пасынка и воспитание его будут, по всей вероятности, дурны». Он думает и о том, что будет с сыном, если оставит его у себя, и это тоже представлялось Каренину невозможным, потому что в конце концов мальчик получал бы одностороннее воспитание. «Но, кроме этого, всего невозможнее казался развод для Алексея Александровича потому, что, согласившись на развод, он этим самым губил Анну». И если говорить о романе в целом, так, как он представляется мне в своем драматическом развитии, то слова Каренина оказываются, в сущности, пророческими. Не потому только Анна бросается под поезд, что свет не принял и не понял ее любви, но еще и потому, что в любые времена общество не примет и не одобрит разрушения семьи. Каренина, этого сухого и сугубо делового человека, Толстой показывает нам в такие минуты жизни, когда через всю административную оболочку его вдруг проглядывают обнаженная боль, страдание и та сила любви, какой, мне кажется, могла бы позавидовать и Анна. Ту же тягу к семейной жизни проявляет и Вронский, постоянно настаивая, чтобы Анна разошлась с мужем и соединилась с ним и чтобы он имел возможность, как подчеркнуто пишет Толстой, «без стыда смотреть в глаза людям». Но счастье одних, как убеждает всем своим романом Толстой, не может быть прочным, возникнув на несчастье других.
Говоря о пристрастном отношении Толстого к теме семьи, нельзя не вспомнить все эти удивительные по своей емкости, красоте, любви и обаятельности сцены, выписанные художником, сцены семейных отношений Ростовых и в трудные и в радостные минуты их жизни, или картины семейного благополучия Щербацких — находятся ли они в Москве, в своем ли деревенском имении или за границей, на водах, куда выехали лечить Кити и где, «набравшись русского духа», глава семьи, радостный, добродушный, счастливый, собирает широкое русское застолье; или стремление Пьера к личному счастью, к той жизни, какая недоступна была для него с прекрасной и холодной Элен и какую он обрел наконец, женившись на Наташе, обзаведясь детьми и тем самым домашним, родным теплом, какое на протяжении всего романа по крупицам разбросано в разных притягательных семейных вариантах. Эта же жажда семейного счастья с огромной, я бы сказал, удивительной художественной силой выписана Толстым в отношениях Константина Левина и Кити. И если посмотреть на роман «Анна Каренина» с точки зрения вопроса — что такое семейное счастье? — то ответ на него дает именно линия Левина и Кити, сознательно и целенаправленно поставленная в противоположность линии Анны и Вронского.
* * *
В одной из своих статей о Толстом Владимир Ильич Ленин писал, что «Л. Толстой сумел поставить в своих работах столько великих вопросов, сумел подняться до такой художественной силы, что его произведения заняли одно из первых мест в мировой художественной литературе».
Сейчас мы можем сказать, что влияние Толстого на весь мировой литературный процесс так велико, что его трудно или, вернее, невозможно переоценить. И тем не менее нынешний юбилей — это своего рода подведение итога влияния Толстого на развитие мировой литературы.
Мы вновь обращаемся к творчеству этого гиганта и вновь и вновь поражаемся тому, с какой силой художественной правды Толстой представил нам эпоху своих современников. Мне кажется, что творчество Толстого, хотя о нем написаны не сотни, а тысячи томов, — творчество его еще таит много новых открытий. Обращаясь к его романам, обращаясь к Толстому как к художнику, мы могли бы сегодня сказать, что он и в «Войне и мире», и в «Анне Карениной»,
