покрутила головой – нет, мол. Потом стала что-то говорить, то прижимая руки к груди, то показывая на дом, в сторону калитки и в направлении соседней, брошенной хозяином виллы. Они долго так стояли. Потом мы все-таки вошли в дом. Хохотушка провела нас через холл в кабинет хозяйки.
Сеньора Вереда, дама лет пятидесяти – самый подходящий возраст для того, чтобы завести шашни с садовником, особенно если ты тоща, сутула и состоятельна – высилась над небольшим письменным столом. Нам предложили сесть. Я устроилась на стульчике поближе к двери, не забывая непрерывно улыбаться, а Гонзу уселся у стола адвокатши и стал что-то ей быстро-быстро втолковывать, поминутно тыча пальцем в мою сторону. Лицо адвокатши принимало все более удивленное выражение. И так-то длинное и худое, как баклажан, даже почти такого же цвета, оно вытянулось до состояния сосиски. Она как-то странно, со смесью удивления и брезгливости, посматривала на меня, поворачиваясь вслед за указующим пальцем Гонзу. Я улыбалась.
А потом сеньора Вереда взорвалась. Вскочила и заорала, размахивая руками. Отшвыривающее движение двумя ладонями от себя – «убирайтесь» или «уберите от меня». Однозначный жест неприятия чего-то. По-моему, как раз меня. Гневно вереща, эта баклажанина в бусах тыкала в меня пальцем. Гонзу тоже вскочил, явно извиняясь, прижал ладонь к сердцу, начал слегка кланяться, разводить руками, пожимать плечами. Всем своим видом Гонзу показывал, что он-то тут ни при чем, это все я (опять тык в мою сторону). Потом он подхватил меня под руку и поволок прочь, оглядываясь и продолжая извиняться.
Во дворе нас приняла хохотушка-секретарша. Сейчас она не смеялась, но по ее прикушенной нижней губе было видно, что это ей удается с трудом. Проводила нас до калитки и, приложив палец к губам – тихо, мол, а то хозяйка услышит, – привстала на цыпочки и чмокнула Гонзу в щеку.
Калитка захлопнулась у нас за спиной.
– Ну?
– И здесь пусто.
– Это ладно. А что ты им обеим наговорил? Чего они обе так на меня пялились, особенно эта кочерга старая?
Он улыбнулся. Пожал плечами – ничего, мол, особенного, ерунда, не обращай внимания. Но от меня не отвертишься.
– Давай-давай. Колись. Кочерыжка мелкая надо мной смеялась. А эта грымза вообще чуть меня не сожрала. Признавайся, что ты там нес.
И зря я не угомонилась. Лучше бы не говорил. Но за что боролась, на то и напоролась.
– Да мне, собственно, девчонка уже все, что надо, выдала, в дом можно было и не заходить. Но это было бы нелогично – чего тогда приперлись? Ну, я и постарался, побыстрее чтобы она нас… Ну, ты сама видела…
Оказалось, напарник мой верный, дружок сердечный, сказал адвокатше, что я немецкая порнозвезда, а мой любовник – продюсер порнухи. И он, этот порнопродюсер, хочет снимать фильм на мадейранской вилле. И как раз владения сеньоры Вереды очень подходят для съемок – место тихое, забор высокий, соседний дом пустой стоит, никто глазеть не будет, а дело такое, сами понимаете, огласки не терпит. И очень будет хорошо, если у нее, адвокатши этой, есть прислуга мужского пола – и аппаратуру таскать из угла в угол могут, и в массовке крутиться. «У нас труппа компактная – карманная, можно сказать, труппа. Продюсер за все заплатит щедрой рукой, тут уж будьте покойны. А я сам тут вообще никто, просто агент, человек маленький». А сеньора ответила (это когда она орала, как пожарная машина), что она женщина одинокая и никакой прислуги, кроме малышки Розы, ее племянницы и помощницы, у нее в доме нет. И как нам только не стыдно предлагать такие гадости? И куда катится мир? Несколько дней назад сосед, этот молодой шалопай и бездельник, пользуясь отсутствием родителей, людей благородных, устроил настоящий шабаш, привел к себе кучу наглых оболтусов и проституток, они орали и гоняли музыку всю ночь. И вот другой сосед вчера вернулся и сразу с собой молодую особу привез. А сегодня, Роза сказала, никакой девицы там нет, значит, это была проститутка. Кругом одни проститутки, а она, женщина благородного происхождения, думала, будет жить в приличном месте! А теперь и мы хотим в ее дом напустить проституток!
Я слушала, открыв рот. Вот нахал, придумал же! Я порнозвезда! Ведь смешно. А эта треска сушеная поверила. Дас ист фантастиш.
– Ну ты и гад! – выпалила я восхищенно.
Я, правда, хотела гневно, как адвокатша, но получилось восхищенно.
– А чего кочерыжка тебя поцеловала? Посочувствовала тяжкой доле агента?
– Нет, я сказал ей, что хорошо знаком с ее дядей. Тут у всех есть дяди, тети, племянники, много всякой родни, так что ткни пальцем наугад, не промахнешься. Я, говорю, дядю твоего знаю. А она сразу: «Дядю Педру? Из Канисала? Или дядю Луиша из Рибейра Брава?» Педру, говорю, мы с ним большие приятели, работали вместе. Она: «В порту?» – «Да, конечно». Она обрадовалась, говорит, что давно его не видела и будет славно, если я ему привет от нее передам. Я пообещал. А про соседнюю виллу – ту, пустую, где хозяин француз – она мне сказала, что он как раз вернулся. В субботу только, а не вчера. В субботу приехал на своей машине, с девушкой. Она видела, когда выходила в лавку. Они как раз в свои ворота заезжали. Это около пяти было. Позавчера. Чуешь?
– Ага.
Все. Мы его вычислили. Вот он, гад и убийца, утопивший Прекрасную Купальщицу. Мишель Серро – француз, архитектор, купивший дом три года назад. Прибывший с континента в субботу. Подъехавший к своей вилле с девушкой в пять. А в семь или чуть раньше швырнувший тело несчастной со скалы в океан.
Третья попытка
– Ну, что теперь, сыщик Алиса?
– Кофе! Утрясти чувства и устаканить мысли.
А что я еще могла сказать? Мне срочно надо было сесть где-то подальше от стен, за которыми, может быть, прямо сейчас ходил этот убивец. Сесть, собраться с мыслями, что делать дальше. Звонить ли инспектору – или кто он там – Алипиу? Попробовать войти в его дом – убийцы, в смысле, а не инспектора, – глянуть недреманым оком, вдруг угляжу какие улики? Что я собиралась углядеть, мне было неясно. Но ведь должны быть какие-то следы… Или их полное отсутствие, что тоже можно счесть уликой.
Мы вернулись назад к развилке. Оказалось, бар, про который я думала, что он закрыт намертво, работает. Пока мы там шарахались по домам бананового барона и благородной грымзы-адвокатши, кабачок открылся, запертая ранее дверь распахнулась, на веранду под навесом выскочили выцветшие, некогда красные столики, над входом возникла клетка с покрикивающей желтощекой птицей.
За стойкой стоял дед, протирая стаканы замызганной тряпкой. За ним на стене висел его собственный портрет сорокалетней давности, на котором мужик лет тридцати – мой ровесник, в общем – с черными кудрями, белозубой улыбкой, в расстегнутой на груди рубашке-поло и спортивной ярко-синей куртке. За стойкой же был грузный старик, седой, глубокие морщины у глаз, покрытые узлами вен руки в закатанных рукавах полосатой серенькой рубашки. Режущий глаз контраст, душераздирающее зрелище. Когда я буду старой, ни за что не повешу на стену свой молодой портрет.
Гонзу взял мне привычную чашечку эспрессо, себе – малек пива, и мы выперлись из бара на улицу и уселись за столиком – ровесником портрета. С одной стороны открывался вид на электрическую подстанцию, стоящую чуть выше по горе, с другой – черепичные рыжие крыши, как ступени с горы, и дальше внизу все та же взлетная полоса вдоль океанской синевы.
– Мы же пойдем к нему?
– Нет.
– Почему? Мы же не скажем, что знаем, что он убийца. Ты что-нибудь придумаешь. Ты вон какой молодец. Врешь, как дышишь. И ему наврешь что-нибудь.
– Нет.
– Но мы же должны убедиться.
– Нет.
Вот уперся, «нет» да «нет», понимаете ли. Но я тоже уперлась.
– Ну, нет так нет. На «нет» и королевского суда нет. Сама управлюсь.
Я бросила на стол две монетки по пол-евро, встала и пошла. На повороте, там, где
