в душе у него произошел переворот. — Это было весенней ночью пятьдесят первого года. В семь утра я пошел на учение в батарейный парк, чувствуя себя совершенно преображенным, все окружающее показалось мне какой-то ошибкой, чем-то жалким, следствием угара.
— В плаваньях, потом в плену, я несколько лет не имел никаких сведений о России. Не удивляйтесь моему неведенью.
— Ну что вы, не сетуйте! Зато вы так много видели, как никто другой. Вы были в Лондоне? Герцен живет там и печатается… У меня есть его издания на разных языках. Памфлеты против крепостничества. Прошу вас, Алексей Николаевич, заходите ко мне. Вот вам моя карточка. Я буду очень рад. Жаль, что вы не сможете познакомиться с Николаем Павловичем Игнатьевым, только что закончившим Академию Генерального Штаба. Он заметен среди всех и закончил с отличием. Не имея никакого опыта, в двадцать пять лет назначен военным атташе в Лондоне. В нем ключом бьет энергия, переходящая иногда в необузданность. Надо отдать ему должное… хотя многие полагают, что тут имел значение пажеский корпус, да и связи, старинный боярский род…
Сибирцев в свою очередь пригласил Михаила Ивановича к себе домой, обещая показать, с позволения отца, доки и новый железный пароход, который строится.
— Скоро ли корабль будет готов?
— Я рад буду поделиться с вами… ведь я сам участвовал в постройке шхуны в Японии.
— Могут ли по Амуру ходить морские суда?
— Есть мнения, что река мелка, и все дело с Амуром дутое, но Невельской доказал, что глубины хороши и для Амура требуются килевые суда, как для моря. Пароходы уже подымались от устья до самых верховьев, проходили рекой три с половиной тысячи верст, хотя и садились иногда на мель из-за отсутствия лоций.
— Значит, по Амуру возможно плыть в Америку, — сказал Венюков.
Обещали побывать друг у друга в ближайшие дни. Поначалу — из-за Герцена и из-за железного корабля у отца Сибирцева в доке.
«Однако, — расставшись, подумал Сибирцев, — все они, будущие исследователи пустынь и гор, ни разу не помянули про морской флот. Не представляют, что такое современная морская торговля, какой это великий ресурс в развитии страны и нации, выходящей на берега морей. Реки наши требуют не бурлаков и плоскодонных барж. А у них толки об ослах, лошадях, верблюдах, про вьюки, казаков и монголов; слов нет, сухопутной империи без этого не обойтись. С соседями общаться надо и по железным дорогам, и караванными путями. Но цивилизации и культуре нужны телеграф, печать, флоты, свободные моря и свободные мнения, смелость каждого чиновника и должностного лица — от выборного волостного старшины… А верблюды уживутся и с крепостными. Сегодня они говорили о великих открытиях так, словно морей и океанов не существовало. Венюков сказал: „По Амуру можно проплыть в Америку“. Конечно, они знают про моря и океаны, но это чуть ли не за гранью ученых интересов, как Кронштадт для петербуржцев, про который с детства слыхали».
Алексею казалось недоразумением, что так хорошо подготовленные и образованные люди намерены действовать односторонне. Словно наука наша воды боится, ученые идут в горы, а там, где горы обрываются у моря, они ходят по берегу и смотрят не в море, а все на те же горы, у них нет искусства мореходов, совершенства ходоков по воде, им могли бы служить примером лоцманы, ищущие в любой шторм заработков у Побережьев Западной Европы. Именно так должен ходить по морю современный исследователь. Знание моря не только в книгах, и уж тем более не в разговорах и замыслах, не в декларациях с кафедр и сидении в аудитории. Все начинается с весла, с руля, который надо уметь сделать самому, топором, пилой, рубанком, знать, из какого дерева и как, со стапеля, шпангоута, со смолы, с чертежа, который заставляет мыслить металлом, краской, современной машиной. Алексей испытал тяжкий труд на стапелях в Японии, сам рубил, обрабатывал деревья, гнал с матросами смолу. Шили паруса, сами вырабатывали краски. Все было в жизни Алексея. И все это не утеха и не забава, надо было уметь наблюдать за всем и самому не избегать любой работы. Все офицеры экспедиции трудились.
Дома Анастасия Николаевна спросила сына, как день прошел. Алексей рассказал, что был у Керженцевых и в Географическом Обществе. Туда пришло письмо от исследователя, который находится в горах Тянь-Шаня.
Доклада никакого не было, и просто говорили. Много интересного. Большие перемены с тех пор, как был там последний раз.
Рассказал о знакомстве с Венюковым.
— Михаил Иванович спросил меня, был ли я на Амуре.
Отец стал говорить, что знание французского языка у нас признак образованности.
— Без французского языка тебя сочтут за неуча, это плохая рекомендация.
— Конечно, если я сошлюсь на восточные языки, то скажут: какая чушь, кому нужна китайская грамота.
— Какое бы раболепие ни было, но надо считаться с обществом, в котором живешь. Вся дипломатическая переписка идет на французском языке, с тем же Брунновым и со Стеклем в Штатах.
— Папа, скажи спасибо, что я остался живой и что у меня есть свои намерения. Я не дерусь с матросами и не ворую. Кстати, я рассчитался с Ротшильдом раньше времени, о чем уже получил извещение из Лондона, подписанное самим банкиром. Совершенная для меня неожиданность.
Алексею предстоял отпуск. Еще есть время подумать обо всем. Если бы он захотел, мог бы доучить и французский.
— Но я тебе не советую жениться на англичанке, — вдруг сказал отец.
— Да она и не пойдет за меня.
— Ты о ком?
— О ней же.
— Кто она?
— Я не знаю, кого ты имеешь в виду, папа… я… я… Не совсем отвлеченный разговор, а язык… судьба сводила меня с американцами в Японии… в Китае. Они потешаются, что мы придаем такое значение французскому языку. — Мое знание языков не ради каприза или условностей, получилось независимо от схем и планов, само собой, как я надышался воздухом.
Глава 11
В ДЕРЕВНЕ
Начать свое царствование с очевидного поражения и позора, да еще открыто нарушить обещания, данные крестьянам во время войны, — отважиться на такой шаг было бы слишком опасно даже для царя.
Сомнительно, чтобы даже сам Николай, случись или не случись Восточная война, был бы в состоянии дольше откладывать этот вопрос. Во всяком случае для Александра II это было невозможно; но он предполагал, и не совсем без оснований, что дворяне, в общем привыкшие к повиновению, не отступят перед его повелениями и даже сочтут
