пошел.
Взял лопату, взял топор, выбрал на кладбище в уголку самое что ни на есть угольное местечко и кой-как принялся за дело.
«Дай, — думает, — потружусь в последний разок. Не с людской помощью, дак с божьей».
Срубил он мерзлую землю и за лопату взялся. А лопата будто сама землю крошит — так это ходко да мягко, будто творог, хоть делай пирог.
«Что, — думает, — за диво?»
Ан, диво-то впереди. Не выкопал могилку и до половины, звякнуло у него под лопатой.
Наклонился поглядеть — котелок! А в котелке — червонцы, полным-полнехонько насыпано. Вон оно как вышло-то! А?
— Ну, — старик говорит, — слава тебе, господи! Будет и старухе моей на похороны да на поминки, и мне на дожиток, и опять на поминки.
Не стал дальше могилу рыть, взял котелок с червонцами и понес домой.
Тут сразу и завертелось колесо, будто маслицем подмазали.
Суседи могилку вырыли, гробок смастерили. Суседки кушаньев разных настряпали — закусочки, винца, пивца! Эдакие поминки старухе приготовили, хоть кажный день поминай.
А старичок взял червонец в руку и опять к попу потащился. Только в двери, а поп на него:
— Сказано тебе толком, старый хрыч, без денег не приходить, а ты опять лезешь.
Старик только кланяется.
— Не серчай, батюшка, вот тебе золотой. Уж похорони ты мою старуху, сделай такую милость.
У попа и глаза-то на лоб полезли. Взял он золотой, так и так повертел — на зуб и ножичком… Да что? Червонец и есть червонец.
— Ну, старичок! Будь в надеже. Все сделаем.
Пошел старик домой. А поп своей попадье говорит:
— Вишь, старый черт, Христом богом божился, что полушки дома нет, а как прогнал я его, дак золотой принес! Вот те и бедность! Сколько ни хоронил, не было у меня покойников по золотому.
Собрался он со всем причтом и похоронили старушку, чисто княгиню.
А после похорон старик зовет к себе — покойницу помянуть. Сидит поп за столом, ест за троих. А что не съест, то в карман сует: «это-де попадье, а это — поповне!» Наелся так, что и не встать.
Вот отобедали гости, помянули покойницу, как полагается, и пошли по домам.
Поп последний поднялся. Провожает его старичок до ворот, а поп и говорит ему секретно:
— Послушай, свет! Не бери ты греха на душу, покайся. Как перед богом, так и предо мной. Был ты мужик скудной, голодом сидел, а теперь — на, поди, откуда это взялось! Ограбил, что ли, кого?
— Что ты, батюшка! Вот тебе крест — не крал, не грабил. Клад в руки дался.
И рассказал попу все, что с им было.
Как услышал эти речи поп, ажно затрясся от жадности. Воротился домой, не спит, не ест, день и ночь думает.
— Такой ледащий мужичишка, а эдакую силу денег загреб! Как бы это ухитриться да отжилить у него котелок с этой кашкой золотой?
Думал, думал и выдумал. Зовет попадью.
— Слушай, матка! Ведь у нас козел есть?
— Есть.
— Ну, ладно. Дождемся ночи, обработаем дело, как надо.
Вечером, только стемнело, притащил поп козла в избу, зарезал, содрал с него шкуру, совсем — и с рогами, и с бородой. Натянул козлиную шкуру на себя и приказывает попадье:
— Бери, матка, иглу с ниткой да закрепи кругом, чтобы не свалилось.
Попадья взяла толстую иглу, нитку суровую и обшила попа козлиной шкурой.
— Ах ты, — говорит, — батюшка мой! Ну чисто — нечистой!
А поп рогами трясет.
— Ладно, матка, нам того и надобно.
В самую глухую полночь пошел он прямо к стариковой избе, стал под окошком и ну стучать да царапаться.
Старик услыхал.
— Кто там? — спрашивает.
— Да я! Черт! — поп говорит и кажет ему в окошко рога.
Испугался старик.
— Тьфу, тьфу, тьфу! Наше место свято! — крестится, молитву читает.
Да попа молитвой не проймешь — не черт ведь!
Покивал рогами, бородой потряс и говорит:
— Слушай, старик! Хоть молись, хоть крестись, а от меня не уйдешь. Отдавай мои деньги, а не то я с тобой разделаюсь. Я тебя пожалел, клад тебе показал, — думал, ты маленько возьмешь — на похороны, а ты все целиком и заграбил.
Слушает старик и думает:
«А ну его совсем, и с деньгами-то! Наперед того без денег жил, и опосля без них проживу».
Достал котелок с золотом, вынес на улицу да и бросил наземь. А сам — скорей в избу!
А поп подхватил котелок и припустил домой. Воротился.
— Ну, — говорит, — наши теперь денежки.
Спрятал котелок подальше и приказывает:
— Матка, бери скорей ножик, режь нитки да снимай с меня шкуру, пока никто не видал.
Попадья взяла ножик, стала нитки по шву резать. Да не тут-то было!
Как польется кровь, как заорет поп:
— Что ты, окаянная, по живому месту режешь!
— Ахти мне!
Начала она в ином месте пороть. Еще пуще кровь льется… Опять бросила, за другой шов взялась, а там еще больней… Что станешь делать? Кругом козлиная шкура к телу приросла.
Поп так и заметался — туда, сюда, а попадья говорит:
— Затоплю-ка я баню! Может, отпарим мы эту шкуру распроклятую!
Как бы не так! Вымыла она своего козла начисто, веником исхлестала, а попом не сделала.
— Делать нечего, — говорит поп. — Снеси ты ему назад деньги эти окаянные — авось, отстанет шкура.
Снесла попадья котелок старику, а шкура не отстала.
Говорят, возили потом этого попа по всем церквам, по всем монастырям — отчитывали, отмаливали, ну, — не помогло.
Видно, попа молитвой не проймешь.
Сказка про Василису Премудрую, про Иванушку, сына охотницкого, и про морского царя
Жили-дружили мышь с воробьем. Ровно тридцать лет водили они дружбу: кто что ни найдет — все пополам.
Да случилось как-то — нашел воробей маковое зернышко.
«Что тут делать? — думает. — Куснешь разок — и нет ничего». Взял да и съел один все зернышко.
Узнала про то мышь и не захотела больше дружить с воробьем.
— Давай, — кричит, — давай, вор-воробей, драться не на живот, а на смерть. Ты собирай всех птиц, а я соберу всех зверей.
Дня не прошло, а уж собралось на поляне войско звериное.
