океану и поднимать руки к небу, а затем медленно, благоговейно, с благодарностью и трепетом склоняться до земли и приветствовать восходящее солнце. Еще один день.
Она больше не смотрит в окно. Она больше не спрашивает про отца. Она больше не спрашивает, когда поедет домой. Иногда проходят дни, а она ни слова не произносит. В другие дни все, что она может сказать, это «да».
«Ты хорошо себя чувствуешь?»
«Да».
«Новое лекарство помогает?»
«Да».
«У тебя что-нибудь болит?»
«Да».
«Тебе здесь нравится?»
«Да».
«Тебе одиноко?»
«Да».
«Тебе все еще снится твоя мама?»
«Да».
«Моя блузка слишком обтягивающая?»
«Да».
«Если бы ты могла сказать мне что-то одно, что бы это было?»
Молчание.
Время от времени в ней видны проблески прежней сущности. «Тебе нравилось иметь братьев?» – спросила она однажды. (Вы отвечаете, что очень нравилось.) А потом, в течение следующих пяти месяцев, ни слова.
Последнее законченное предложение, которое она произносит, звучит так: «Хорошо, что есть птицы».
День за днем ваш отец постепенно теряет слух. «Не с кем поговорить», – объясняет он. Иногда он представляет, что ваша мама в саду, заливает розы водой. А может быть, заснула перед телевизором с открытым ртом, одна нога с наполовину соскочившей тапкой неуверенно болтается над краем мягкой подставки для ног. А может, бродит у соседнего дома, пытаясь пригласить новых соседей – опять! – посмотреть на ваш вид из окна, хотя их вид из окна точно такой же, как у ваших родителей, только сдвинутый на двадцать метров. А может быть, она снова стала прежней и отправилась за продуктами – в «Вонс» скидки на жаркое из ребрышек! – и с минуты на минуту он услышит знакомый звук ее машины на подъездной дорожке. Бип, бип!
Вы сидите с ней в Тихой комнате, она в своем инвалидном кресле, вы на диване рядом, и слушаете ровный стук дождя из колонок. Вы не слышали ее голоса уже почти два года. Вдруг она наклоняется вперед и хватает вас за руку. Ее хватка сильная, но нежная. Ее рука неожиданно теплая. Ваша мама, понимаете вы, держит вас. И впервые за несколько недель вы чувствуете себя спокойно. Не отпускай. И вы сидите так, ваша рука в ее руке, вы на диване рядом с ней, не двигаясь, едва дыша, в течение нескольких минут, пока не приходит время везти ее в столовую на обед. Лучшие пять минут в вашей жизни.
Каждый раз, уходя, вы наклоняетесь и целуете ее. Иногда она отстраняется. Иногда смотрит на вас и равнодушно подставляет щеку. Каждый раз, уходя, – невозможно удержаться – вы оборачиваетесь. Иногда она смотрит на вас, но, кажется, не узнает вашего лица. Иногда она смотрит в пространство. Иногда она наклоняется в своем кресле-каталке и пристально, со свирепой сосредоточенностью смотрит вниз, на свои ступни. Она уже забыла вас. Однако сегодня, когда вы обернулись, ее рука была наполовину поднята в воздух и медленно махала вам на прощание.
Первое, что вы понимаете сразу после ее смерти: вы забыли организовать вскрытие мозга. Вы звоните в морг Фукуи, и женщина называет вам имя патологоанатома, Уэйна Като, который за полторы тысячи долларов вскрывает череп вашей матери осциллирующей пилой, бережно и аккуратно достает ее мозг, а затем доставляет его в пенопластовом кулере, наполненном льдом, в лабораторию известного невролога профессора Мюллер, которая за тысячу триста долларов вымачивает его в формальдегиде в течение двух недель, а затем нарезает на препараты и окрашивает на предметных стеклах. Ее выводы, которые вы услышите, когда позвоните, чтобы обсудить заключение, совпадают с выводами нового врача: это был не Альцгеймер, а фронтотемпоральная деменция. Подтип болезни Пика. Мозг Пика, говорит вам профессор, встречается довольно редко. «Нам не часто доводится его увидеть». Мозг вашей матери, добавляет она, «значительно атрофировался». В августе профессор представит слайды вашей матери на международной конференции по неврологии и невропатологии в Париже. «Евро-Нейро». Когда вы спрашиваете ее, может ли она прислать вам фотографию мозга вашей мамы, она делает паузу. «Никто никогда не просил меня об этом раньше», – говорит она.
Впервые в жизни вы не можете заснуть. Вы пробуете мелатонин. Вы пробуете Лунесту. Сонату. Интермеццо. Пробуете Ативан. Пробуете глубокое дыхание. Пробуете дыхание через ноздри. Пробуете прогрессивную мышечную релаксацию. Вы пытаетесь повторять слово «мир» снова и снова, пока оно не перестанет звучать как слово. Пробуете выпить чай из латука прямо перед сном. Пробуете съесть банан за час до сна. Пробуете не пить жидкости после шести. Пробуете лавандовое масло. Ароматерапию. Одеяла с подогревом. Снизить температуру термостата до семнадцати. Пробуете Sleep Shepherd. Dream Team. Eye Slack. NightWave. Hushhhhh[8]. Но все равно не можете заснуть.
Ваш отец заказывает CPAP-аппарат[9] и впервые за много лет хорошо спит ночью. Больше не нужно просыпаться каждые пять минут и задыхаться. Больше никакого храпа. Больше никакой дремы во время восьмичасовых новостей («Эй, соня!» – говорила ваша мама). Теперь каждое утро он просыпается с ясной головой и полный сил. «Мне нужно было сделать это давным-давно», – говорит он вам. Через неделю он заменяет большую кровать в «главной спальне» на регулируемую кровать поменьше, которая позволяет ему приподнять голову и свести к минимуму ночные приступы кислотного рефлюкса. Он снимает желтые стикеры с напоминаниями. Не забудь выключить свет! Она не вернется домой.
Вы начинаете вместе разбирать ее вещи. В ее ванной вы находите: девять пустых флаконов тонального крема «Шисейдо» (натуральный светлый оттенок слоновой кости), тридцать два тюбика губной помады, одну электрическую зубную щетку (каждый вечер она чистила зубы, наносила крем для лица и масло для рук – «Вдруг папа возьмет меня за руку!» – и ныряла в постель), набор кап для отбеливания зубов, две упаковки подгузников для взрослых, три нераспечатанные упаковки гигиенических салфеток, которые она берегла «на всякий случай» («Однажды они мне могут понадобиться»). Все это, конечно, мусор.
В логове вашего отца, которое в какой-то момент превратилось в гнездо вашей матери, стоят коробки и коробочки с просроченными купонами, некоторым из которых более пятнадцати лет (она гордилась тем, что была хорошим покупателем и могла ездить из одного супермаркета в другой – «Сейфуэй», «Маркет Баскет», «Ральфс» – чтобы сэкономить пятьдесят центов), сотни статей «Спроси Мэрилин», которые она часами аккуратно вырезала из журнала «Парад», старые заметки Марты Стюарт («10 лучших способов хранения и расстановки фотографий»), газетные рецепты, по которым она никогда не готовила, старинные выкройки из «Симплисити» и «МакКоллс», выцветшие лоскутки ткани и тесьмы-змейки, нитки разной длины, пустые контейнеры из-под
