людская выдумка, необходимая для черни, чтоб именем его и тело и разум держать в тисках. Не я-ли выше бога? Мне стоит сделать шаг, сейчас-же начнут звонить в колокола, передо мною народ мой лежит ниц, в церквах лишь стоит повелеть мне прочесть мой манифест или поставить в них виселицу, иль сделать из церквей конюшню, как сделал то Великий Бонапарт, и моя непреклонная воля будет исполнена. Мои войска, да если я скажу им, они готовы идти со мной на самого царя небесного... Попов, митрополитов я только лишь терплю.
Законы!.. Они священны... ха... ха... ха, а ну-ка дайте мне перо, вот и закон.
А государство, власть? Какую власть, какое государство я признаю? Еще покойный Людовик XIV, король французский, говорил: «l’etât c’est moi», а я скажу: я — государство, я — владыка, я — господин...
Капиталисты, собственность? Чью собственность я признаю, чьи капиталы? Одно движение руки, и все падет к моим ногам: и собственность и капиталы.
Наконец, семья?.. Не я-ли нарушаю традиции семьи, когда, окружив себя красавицами фрейлинами, я предаюсь любви.
Но в тактике я — чистый анархист: я разрушаю все; но если мало, то в том лишь виновата краткость жизни и моего царствования. Я разорил страну, я разогнал парламент, я „лучших людей“ страны отдал под суд, я по-миру пустил всех граждан и гражданок. Я между ними вселил такую злобу, что готовы они живыми пожрать друг друга, словом я ввел страну в анархию, я — анархист».
И, очнувшись от дум, ударил он в ладоши.
— Подать мне лошадь и сотню ездоков-охотников... Проедемся по городу...
— О, мудрецы! — воскликнул Он — я вам обязан своею славою. Все — отрицаю я. Я отрицанием воздвиг себе всемирный памятник, я с каждым годом возношусь все выше, выше, к небу!
Вдруг побледнел Он и пот холодный выступил на лбу Его: Он вспомнил то, что утаил от мудрецов.
А зарево пожара все разрасталось и внутренность дворца окрашивалась в красный цвет.
Гора Везувий.
1906.
Бенджамин Рикетсон Такер
Метод анархии.
(Liberty, 18 июня 1887 г.).
Редактору издающейся в Сан-Франциско People анархизм очевидно представляется новым и непонятным учением. Так как в этом городе один анархист заявлял с публичной трибуны,что анархизм должен действовать мирными средствами и что физическую силу дозволительно применять только для самозащиты, то People заявляет, что помимо физической силы она усматривает только два способа решения рабочего вопроса: один заключается в добровольном отказе привилегированного класса от своих привилегий, что газета считает комичным, а другой в голосовании, которое газета справедливо признает особой формой силы. Поэтому People, предположив, что ей приходится выбирать между убеждением, голосованием и прямой физической силой, останавливает свой выбор на последней. Если-бы я стоял перед альтернативой оставить вопрос нерешенным, или попытаться решить его одним из трех неудовлетворительных способов, то я-бы, мне кажется, предпочел оставить его нерешенным. Я думаю, было-бы самым благоразумным оставить дело в том-же положении. Но оно вовсе не так безнадежно. Есть четвертый способ выйти из затруднения, способ, о котором People, очевидно, никогда не слыхала, — метод пассивного сопротивления, самое могучее орудие, когда-либо дарованное человеку для борьбы с угнетением. Власть питается своими жертвами, и умирает, когда жертвы отказываются служить ей добычей. Они не могут убедить ее умереть; они не могут убить ее своими голосами; они не могут застрелить ее на смерть; но они всегда могут уморить ее голодом. Когда решительная группа населения, достаточно сильная численностью и волей, чтобы внушать к себе уважение и сделать небезопасной попытку засадить ее в тюрьму, условится спокойно захлопывать двери перед носом сборщика податей и ренты за землю, а выпуском, вопреки запрещению закона, денег собственной чеканки перестанет в то же время платить подать денежному помещику, тогда правительству со всеми привилегиями, которые оно раздает, и монополиями, которые оно оберегает, придет конец. Быть может, People считает это неосуществимым? В таком случае, я обращаю ее внимание на обширную работу, выполненную шесть лет тому назад старо-ирландской аграрной Лигой, наперекор самому, быть может, могущественному правительству в мире, путем простого захлопывания дверей перед носом сборщика ренты. Через каких-нибудь несколько месяцев после начала такой «Нет-рентной» политики, крупное ирландское землевладение оказалось на краю гибели. Лэндлорды были вне себя. Пораженные этой неуязвимой силой, они не знали, что делать. Им ничего так не хотелось, как разжечь упрямую крестьянскую массу до такой степени, чтобы она бросилась в открытую борьбу, и затем усмирить ее Гатлинговыми пушками. Однако, если не считать немногих слабых вспышек, фермеров не удалось вывести из их невозмутимости, и гнет лэндлордов ослабевал с каждым днем.
«Да, но ведь движение потерпело неудачу», может ответить People. Правда, оно не удалось; а почему? Потому, что крестьяне действовали не в благоразумном подчинении своему рассудку, а в слепом повиновении вождям, которые покинули их в критический момент. Брошенные правительством в тюрьму, эти вожди, чтоб получить свободу, отреклись от «манифеста о неплатеже ренты», который выпустили не с целью избавления крестьян от ига «безнравственного налога», но просто для того, чтобы сделать их орудием своего политического возвышения. Если-бы народ сознавал свою силу и понимал экономическое положение, он-бы не начал вновь платить ренты по приказу Парнелля и теперь был-бы свободен. Анархисты не собираются повторить этой ошибки. Вот почему они всецело отдаются разъяснению принципов, особенно-же экономических принципов. Настойчиво преследуя свою цель, несмотря на неодобрительный шум, они одни только положат прочное основание успехам революции, хотя Сан-Францисской редакции и всем, кто так торопится вперед, что не имеет времени толком подумать, и кажется, будто они совсем ничего не делают.
