«Z», как и полагается, была на последнем месте. На столе стояла последняя прижизненная фотография Лиды, перетянутая черной лентой, и уголовно-процессуальный кодекс в твердом переплете. Солидная книжка. Известно ли вам, что, если наносить удары через книжный переплет, они не оставят следов? Да. Такому не учат на юрфаке. Это приходит с опытом. Когда они умоляли меня остановиться, я делал музыку громче и продолжал.
***
К прибытию рабочей группы из Интерпола, управление украсили, будто к Новому году, не хватало только каравая. Цирк, да и только. Они называют это «русским гостеприимством», а по мне так сраное восточно-европейское раболепие. Аж блевать тянет. Впервые за месяц пришлось нацепить, с горем пополам выглаженную форму. Штатский комплект мне всегда готовила Лида. Ей нравилось, чтобы я выглядел «офицером». В дверях туалета встретил пидера Поскудина с этой его неприятной манерой улыбаться, как будто говна объелся.
– Ты к полковнику еще не заходил? – поинтересовался туалетный привратник.
– Тебе забыл отчитаться, – бросил я, проходя в уборную, сквозь него, лишь бы отвязался.
Пахло в толчке не хуже, чем в морге. Ничего удивительного –биологического материала здесь ни капли не меньше, а после того как в одной из кабинок сломался слив, наверное, даже и больше. Вода в кране только холодная, бумаги нет, исписанные маркером стены, хранят народную мудрость, к тому же обоссаны. Про ободок унитаза, я уж вообще молчу – лучше бы его совсем не было. Интересно, что бы сказали припизднутые вышкинские феминистки, посетив мужской туалет нашего управления. Пришлось бы им по вкусу такое равноправие? Никогда не понимал этих высеров. Был у меня один клиент – пацан лет двадцати пяти. Вместе со своей подружайкой совершили особо тяжкое, причем вклад внесли одинаковый, девчонка, наверное, даже сильнее постаралась. Но на суде ему впаяли пожизненное, а дамочка отделалась четвертаком. А все потому, что таков закон. Пожизненное к дамам не применяется. Такое вот равноправие, блядь. Такой вот джентльменский уголовный кодекс. Кое-как пытаюсь заправить в штаны рубашку, чтобы не выбивалась, но тут звонит сотовый.
– Листопадов. Слушаю.
– Владимир Владимирович, мы вас потеряли.
Смотрю на наручные часы. Без десяти четыре.
– Совещание только через полтора часа.
– Товарищ полковник вас просит к себе.
– Говно какое…
Молчание в трубке.
– Что ему передать?
– Передайте, что щас подойду.
Гнида-полковник топчет паркет у себя в кабинете, на этот раз при параде, даже в фуражке.
– Здравья желаю, тарищ…
– Заходи, садис…
Захожу. Сажус. На столе, у меня под носом, с десяток кадров оперативной съемки. На фото студентики, бывавшие у меня на допросе, изуродованные сигаретами или переносным вентилятором.
– Есть что сказать?
Я молчу, но отлично понимаю, к чему он клонит.
– Старшим лейтенантом Поскудиным, на основании заявлений ряда лиц инициирована проверка по факту принуждения к даче показаний с примением насилия. Ты отстранен от службы, до выяснения обстоятельств.
Ну, разумеется. Поскудин… Вечно сует нос, куда не просят.
– Тарищ полковник, позвольте поинтересоваться.
– Ну?
– Кто будет руководить расследованием в мое отсутствие?
– Сдается мне, Поскудин с этим отлично справится…
4170200310
Через месяц после того, как звезды упали с моих погон, во всех магазинах кончились очереди. Курс всех мировых валют вырос, а цены, за счет перепроизводства и дефицита потребления, упали. Пачку «Собрания» можно было купить теперь за тридцать с половиной рублей. И это при повышенном акцизе. Чтобы хоть как-то пустить переоцененные деньги в оборот, на территории всей страны вновь легализовали игорный бизнес. В первый раз в нашем тысячелетии Москва вдруг снова стала резиновой. В общественном транспорте, даже в час пик, места хватало всем. В Яндекс-картах исчезли пробки. Новые кладбища вырастали в городской черте как грибы после дождя. Трубы крематориев дымили семь дней в неделю, двадцать четыре на семь. Все военные конфликты приостановились. Даже на Ближнем востоке впервые за полвека установился мир. В новой редакции уголовных законов в большинстве стран, попытка самоубийства признавалась оконченным преступлением. Санкция варьировалась от миллионных штрафов до пожизненного заключения, а смертные приговоры ушли в прошлое даже в таких откровенно варварских государствах, как КНДР. Журналисты вели хронику убывания населения планеты. Все прочие новости отошли на второй план. Новостные передачи на федеральных каналах больше напоминали эпитафию к братской могиле. Не менее пятидесяти погибших в каждом выпуске, и так трижды в день. По оценкам самых предвзятых правительственных экспертов, популяция человечества сократилась в полтора раза. Казалось, планета "идет на поправку", как того и хотел профессор, но это было лишь кратковременное улучшение состояния в преддверии ремиссии.
Подозреваемый в пытках свидетелей, я в одиночестве ждал суда. Все мои друзья были следователями, операми и полицейскими. Им было просто стыдно показываться на глаза. Деньги, полученные мной в качестве расчета в связи с отставкой, были как большой снежный ком, который вот-вот собирался растаять в ожидании нового экономического кризиса, обещавшего международный дефолт. Ни оставалось ничего, кроме как потратить их с наслаждением, чем я и занялся. В одночасье я стал миллионером, вроде тех, которые богатеют в казино за игорным столом, зная при этом, что будут играть, делая ставки до тех пор, пока не останется даже монеты на дорогу домой. Я переехал в самый центр, в крохотную комнатку в Колпачном переулке, где чувствовал себя как сырой осыпавшийся мотылёк в спичечном коробке: раздавленным и лишенным. Не слушайте тех, кто говорит, что время лечит, оно только калечит. Верно, что со временем боль притупляется, но вы попробуйте как-нибудь для разнообразия ударить себя затупившимся ножом. Сами посмо́трите, что из этого выйдет. Из мебели в спичечном коробке не было ничего, кроме захудалой кровати и хозяйского книжного шкафа. Последняя память о Лиде – фотография в рамке на подоконнике. Вся одежда висела на плечиках на бельевой веревке, протянутой под осыпающимся потолком. Не было даже штор, так что просыпался я всегда с первыми лучами, ставил кофе в турке, курил и исчезал до ночи. По сути, мне больше ничего и не было нужно. Я приходил домой, чтобы поспать, переодеться и покормить клопов. Деньги спускал на что попало, по большей части на рюмочные и сигареты. Маршрутный автобус курсировал между завтраком в Южной, где превосходно готовят картошку с чили; обедом в подвальной рюмочной в Гостином дворе, где подают первоклассный суп с муксуном; и ужином в Зинзивере, где можно перехватить вполне себе сносных пельменей со сметаной, но вот заставить бармена наливать холодное пиво не в теплый стакан практически невозможно. Дневной рацион общения состоял из внутреннего диалога и пререканий с барменами, которые по большей части молчаливо меня недолюбливали.
