Любимой книжкой стала монография Покровского, с которой я успел сделать копию, и теперь всюду таскал с собой.
«…в то же время, человеческая история пропитана на первый взгляд феноменальными примерами ритуальных самоубийств, которые не только не осуждались, но даже и одобрялись, легитимизовались представителями тех или иных человеческих сообществ.
Вспомним, хотя бы всем известный обряд сэппуку – самоубийство, совершаемое японскими самураями, посредством вспарывания живота ради восстановления чести. А как насчет древнеримского обряда «падения на меч», совершавшегося почетными гражданами и легионерами по тем же причинам? В древнеиндийской культуре было принято и широко распространено самосожжение скорбящей вдовы. Представительницы древнегерманского племени кимвров расставались с жизнью, делая ритуальные петли из собственных волос. Среди индейцев племени майя и вовсе существовал культ богини Иш Таб – покровительницы самоубийств. Ярким примером из новейшей истории могут послужить легендарные подвиги героев Великой Отечественной, бросавшихся под вражеские танки с гранатами. То же касается и любых других героев любой другой великой войны…» – писал старик.
Конечно, время от времени, и меня посещали мысли о суициде, но как-то совсем не хотелось походить на адептов Покровского, поэтому, из одного только принципа, я держался. А даже в случае, если бы мое терпение кончилось, я был так отчаянно одинок, что все равно никогда не нашел бы себе сообщника. По крайней мере, мне так казалось.
Помню только велосипедный звонок, табак и бумагу для самокруток в велосипедной корзинке, бледные стройные ноги на велосипедных педалях, длинный подол чересчур легкого платья и черные черные волосы. Велосипед остановился у рюмочной, зазвенел дверной колокольчик, и девушка зашла внутрь. Я следом за ней. В пространстве полупустой, залитой солнцем рюмочной, я быстро ее отыскал. Девушка заметила меня и улыбнулась.
– Простите. Мы с вами знакомы?
– Я вас сразу узнала. А вы меня разве нет?
Я присмотрелся. Лёля. В приличной одежке, с новым цветом волос. Постриглась, причесалась по-человечески.
– Твоя практика давно кончилась. Можем теперь на «ты».
– Да мне итак нормально. Привыкла уже.
. Даже обглоданные вместе с пальцами рук ногти обрели человеческий вид. И мне совсем не было страшно за здешнюю хлипкую мебель, ведь она похудела. Я заказал нам сидр и пиво.
– Не обижайся, но выглядишь ты намного лучше, в сравнении с нашей последней встречей. Что случилось? Предпочла цивилистику?
Она улыбнулась.
– Обижаться не стану. Предпочла мефедрон. А с юрфака я отчислилась как раз сразу после нашей последней встречи.
Удивительно, как обстоятельства могут все переиграть. Рюмочной свойственно всех уравнивать. Вот и мы с Лелей теперь общались на равных, хоть она и продолжала обращаться ко мне на "вы".
– Держу пари, я тут не причем. Скажи лучше спасибо висельникам. Это они тебя надоумили, не так ли? Висельники, и, как следствие, нарушенное пищеварение. – усмехнулся я.
– Нет. Трупов я не боюсь. Больше. И за это вам, кстати говоря, отдельное спасибо. Ну а вы? По прежнему руководите расследованием?
– Меня, хоть и отправили в отставку, но, можешь быть уверена, что из интернета о ходе этого дела тебе по-прежнему удастся узнать намного больше, чем от любого сотрудника.
– Ясно-понятно. – вбросила Лёля и, удивительно, но меня от этого даже не передернуло. – А в отставку за что?
Мне вспомнилась причина моей отставки, и, впервые в жизни решив, что это, наверное, не самая застольная тема, я почесался собакой, и уклонился:
– Долгая история. Расскажи лучше, чем ты теперь занимаешься. Готов поспорить, это куда интереснее.
– Рисую.
– Рисуешь? То есть?
– То есть, рисую. Пишу картины.
– А что… Я бы не отказался от портрета, пока деньги водятся. Сколько ты за них берешь?
– Мои работы не продаются.
– Не продаются? Чем же ты зарабатываешь?
– Долгая история, – заговорчески улыбнулась она, делая очередной глоток из заляпанного бокала. – Хотя, раз уж вы теперь в отставке… Вы секреты хранить умеете?
– Допустим.
– Нет, не допустим. Умеете?
– Допустим, умею.
– Нет, так не пойдет. Если хотите секрет – поклянитесь.
Я пожал плечами.
– Хорошо. Клянусь.
– Хорошо, – она улыбнулась: веснушки у нее на щеках, которые были уже совсем не те злокачественные бледные пятна, что раньше, поползли вверх. – Тогда идемте, тут недалеко.
Едва я успел захватить пальто, Лёля взяла меня за руку и потащила за собой в улицу.
Идти было действительно недалеко. Намного сложнее дело обстояло с тем, чтобы подняться на последний этаж с велосипедом в руках. Лёля жила в маленькой студии с видом на церковь. Все помещение было заставлено полотнами, так что при движении нужно было обязательно смотреть под ноги. Комната, очевидно, совсем не проветривалась. Сильно пахло красками, растворителями и табаком. Всюду стояли полупустые кружки и импровизированные пепельницы из консервных банок и мелкой посуды. Лёля суетилась у раковины, как будто не замечая меня. На одной из ее картин, мне почудилось знакомое лицо, и я никак не мог вспомнить, где мог видеть этого человека. По спине побежали мурашки. Присмотревшись, я понял, что все картины в квартире были портретами висельников в петле. Тех самых висельников. Моих висельников.
– Впечатляет, – отозвался я, так чтобы бы в той части квартиры, которая условно считалась кухней, меня было хорошо слышно.
Лёля принесла две чашки зеленого чаю, и одну отдала мне. Вообще я предпочитал кофе, но отказываться не стал, и мы оба застыли посреди комнаты, прихлебывая и, рассматривая ее работы. Она закурила.
– Но, откуда ты срисовала все эти лица?
– Это, что, допрос? – усмехнулась Лёля.
– Нет, но сходство…
– Расслабьтесь, капитан, – она стала копаться среди картин и выдвинула на середину комнаты деревянный ящик с какими-то безделушками. – Это из карманов, – сказала она, одной ногой подтакливая ящик ко мне.
Я присел и стал наугад выуживать из ящика всякую всячину. Там были фотографии, зажигалки, кольца, и все в таком духе.
– Их теперь стало так много, что оказаться на месте происшествия раньше оперативников проще простого. Прихожу, делаю набросок, фоткаю, забираю сувенир и ухожу.
– Выходит, ты шарила по карманам мертвецов, и не поморщилась? – нахмурился я.
Лёля пожала плечами.
– Выходит, что так. Иммунитет выработался. – она улыбнулась и откусила кусок печенья. – Печенья не хотите овсяного?
– Спасибо, нет аппетита.
– Вы спрашивали, как я зарабатываю. Ну, думаю, вы уже поняли, что в карманах у них не только зажигалки и фантики. Только вот осуждать меня не надо. У меня ведь тоже кое-кто умер, так что я прекрасно все понимаю. А мертвым деньги ни к чему, вы это не хуже меня знаете. А у вас, наверно, тоже кто-нибудь умирал?
– Моя жена.
– А сами, почему не с ней?
– Да как-то душа не лежит…
– Соболезную. Но эээ,
