о том, что происходило за гладкими черными стенами крепости Сенобитов, разрастались, и у всего бесчисленного множества демонов и проклятых, которые бросали взгляды на нее, имели любимые байки о бесчинствах ее обитателей.
Между монастырем и великим городом Ада, Пиратой, расположилась обширные трущобы, называемые Канавой Файка, куда проклятые, служившие в особняках, храмах и на улицах, уходили спать, есть и, да, спариваться (и, если им повезет, родить одного-двух младенцев, которых можно было бы продать на скотобойню без лишних вопросов).
Истории о крепости и чудовищных вещах, происходящих за ее стенами, обменивались словно валюта, становясь все более изощренными. Понятным утешением для проклятых, живущих с таким количеством ужаса и жестокости в своей повседневной жизни, было наличие места, где все было еще хуже — на которое они могли смотреть и убеждать себя, что их положение может быть еще хуже. Поэтому каждый мужчина, женщина и ребенок были признательны тому, что не попали в число жертв крепости, где немыслимые устройства Ордена вычищали даже самые сокровенные воспоминания. Таким образом проклятые влачили свое существование, чем-то напоминающее жизнь — в экскрементах и истощении: их тела едва питались, их дух изнывал, они испытывали удовольствие от почти счастливой мысли, что по крайней мере кто-то страдал больше, чем они.
Все это явилось шоком для Теодора Феликссона. При жизни он потратил большую часть состояния, заработанного своими занятиями магией (он предпочитал считать их волевыми барышами) на искусство, всегда покупая в частным порядке, потому что картины, которые он коллекционировал, всплывали, если вообще всплывали, вне пределов обоняния музейных гончих. Все картины, которыми он владел, имели какое-то отношение к аду: — "Люцифер павший" Тинторетто: его крылья, оторванные от тела, следующие за ним в пропасть; пачка подготовительных этюдов Лукки Синьорелли для его фрески "Проклятые в аду"; книга ужасов, которую Феликссон купил в Дамаске, потому что ее неизвестный создатель нашел способ обращать ежечасные размышления читателя к греху и наказанию. Это были самые ужасающие экспонаты из его довольно внушительной коллекции на тему ада, и ни одно из них даже отдаленно не напоминало истину.
Пирата с ее восемью холмами ("он лучше Рима", — как хвастался его архитектор), загроможденная зданиями бесчисленного множества стилей и размеров, являлась образцом элегантной симметрии. Феликссон ничего не знал о городских правилах, если таковые имелись. Жрец Ада мимоходом упоминал о них лишь один раз и отзывался с презрением существа, причислявшего каждого обитателя Пираты к низшему сорту, чей безмозглый гедонизм соответствовал только его расточительной глупости. Город, возведенный Люцифером, чтобы превзойти Рим, был ввергнут в упадок и потакание своим слабостям, как и Рим, его власти были слишком озабочены собственной внутренней борьбой, вместо того чтобы вычистить город от грязи и восстановить порядок, в каком он пребывал до исчезновения Люцифера.
Хотя архитектура Ада и удивила Феликссона, факт отсутствия ангела, низвергнутого с Небес за свои мятежные деяния, на своем троне превзошел все ожидания, даже если в этом и был определённый смысл. — Как наверху, так и внизу, — подумал Феликссон.
Было бесчисленное множество теорий об исчезновении Люцифера, и Феликсон слышал их все. В зависимости от того, в какую из них вы решили поверить, Люцифер либо сошёл с ума и сгинул в пустошах, окончательно и бесповоротно покинув Ад, либо гулял по улицам Пираты, маскируясь под простолюдина. Феликссон не верил ни в одну. Он держал свое мнение по этому вопросу и все другие мнения по этому поводу при себе. Он знал, что ему повезло остаться в живых, и хотя мучительные операции лишили его способности формировать вразумительные предложения, он все равно мог мыслить ясно. Он знал, что если выждать время и правильно разыграть свои карты, то рано или поздно откроется путь к отступлению, а когда он появится, он воспользуется им и сбежит. И тогда он вернется на Землю, изменит имя и лицо и до конца своих дней заречется заниматься магией.
Таков был его план до тех пор, пока он не понял, что жить, не обладая властью, — это не тот кошмар, каким он себе представлял. Он был одним из самых опытных и амбициозных волшебников в мире, но поддержание статуса кво потребовало ошеломляющего количества энергии, воли и времени. Когда он, наконец, позволил себе приобщиться к учению Сенобитов, то обнаружил, что вопросы его души, которые изначально и привлекли его к тайнам магического ремесла, полностью игнорировались все это время. Только теперь, став рабом демона, Феликссон снова был свободен, чтобы начать долгое путешествие по познанию своего "я", — путешествие, от которого его отвлекло занятие магии. Жизнь в аду поддерживала в нем надежду на возможность существования Небес, и он никогда еще не чувствовал себя более живым.
Феликссон стоял у подножия лестницы, ведущей к воротам крепости, с крепко зажатым посланием в недавно изуродованной руке. Эпистола, которую он держал в руках, он получил от одного из посланников Ада — единственными объективно красивыми существами в преисподней. Единственная цель их существования заключалась в том, чтобы всегда обеспечивать симпатичную упаковку для самых грязных делишек Ада.
Впереди он мог видеть Канаву Файка, а за ней и всю Пирату. По дороге к нему маршировала небольшая армия жрецов и жриц Ада — шествие трех десятков самых грозных воинов ордена. Среди них Феликссон с гордостью отметил своего хозяина.
Феликссон отвел глаза от дымящихся шпилей города и снова посмотрел на приближающуюся процессию Сенобитов. Поднялся ветер, вернее Ветер, так как ту был только один: он пронизывал ледяными порывами и разносил запахи, постоянно наполнявшие воздух, гнили и жженой крови. Все усиливающийся от порыва к порыву едкий ветер цеплялся за черные церемониальные одежды Сенобитов и разворачивал тридцатифутовые флаги из промасленной человеческой кожи, которые держали некоторые жрецы и жрицы, так что флаги развивались и хлопали высоко над их головами. Отверстия на коже, оставшиеся от глаз и ртов, были обращены на Феликссона, как будто жертвы все еще не веря смотрели широко раскрытыми глазами на летящие ножи, несшие им погибель, а рты разинуты в вечном крике, исторгаемом в процессе искусного отделения их кожи от мускулов.
Колокол на крепостной башне, прозванный Призывателем (именно его звон, доносящийся издалека, слышал всякий, открывающий Топологию Лемаршана), теперь звонил, приветствуя возвращающихся братьев и сестер Ордена в крепость. Увидев своего повелителя, Феликссон преклонил колени в грязи, склонив голову настолько сильно, что коснулся ею земли, в то время как процессия поднималась по ступеням к воротам крепости. Прочно уткнув голову в грязь, Феликссон высоко протянул руку с посланием перед собой.
Его господин покинул процессию,
