Одной из основных примет периода первой пятилетки был изоляционизм. Как будто вернулось время гражданской войны 1918 — 1920 гг., когда молодое Советское государство оказалось в изоляции из-за враждебности всех крупных западных держав и собственной непримиримости. В годы нэпа, несмотря на государственную монополию на внешнюю торговлю, на которой настаивал Ленин, в некоторой степени возобновились культурные и экономические контакты с внешним миром и движение через границы Советского Союза оживилось. Военная истерия 1927 г. изменила атмосферу, и вскоре правительство решило ввести в стране «предмобилизационное положение», сохранявшееся на протяжении всех 30-х гг. С этого времени советские границы были почти закрыты для перемещения людей и товаров, и СССР заявил о своем намерении добиться «экономической самостоятельности». На ближайшее время этот шаг случайно возымел положительный результат, оградив Советский Союз от Великой депрессии. Однако на более длительную перспективу он подготовил почву для возвращения к изоляции, продиктованной подозрительностью и местническими интересами, в какой-то степени напоминавшей состояние Московской Руси XVI столетия[4].
Возраставшая подозрительность по отношению к врагам за рубежом шла бок о бок с резкой вспышкой враждебности к «врагам народа» внутри страны: кулакам, священникам, представителям дореволюционного дворянства, бывшим капиталистам и прочим лицам, чье классовое происхождение, с точки зрения коммунистов, делало их естественными противниками советской власти. Впрочем, преследование классовых врагов уже имело к тому моменту свою историю. Конституция РСФСР 1918 г. лишила права голоса различные категории «нетрудовых элементов» — бывших эксплуататоров, и эти лишенцы были также существенно ограничены в других гражданских правах, в частности, их не допускали к высшему образованию и облагали чрезвычайным налогом. Несмотря на все старания партийного руководства во времена нэпа «не допустить разжигания классовой войны», рядовые коммунисты всегда предпочитали проводить политику резкой дискриминации «бывших» — представителей прежних привилегированных классов и наибольшего благоприятствования рабочим — новому «классу-диктатору». В годы первой пятилетки этим инстинктам была дана полная воля.
Еще одна примета того времени — беспорядочная «Культурная Революция», в ходе которой коммунисты избрали главной мишенью своей атаки представителей дореволюционной интеллигенции, получивших название «буржуазные специалисты». В годы нэпа Ленин и другие руководители страны утверждали, что государство нуждается в опыте этих специалистов, рекомендуя, однако, не оставлять их без бдительного присмотра коммунистов. Положение круто изменилось весной 1928 г., когда группу инженеров из Шахтинского района Донбасса обвинили во «вредительстве» (т.е. злонамеренном подрыве советской экономики) и преступных связях с иностранными капиталистами и разведывательными службами. Шахтинский процесс, первый в ряду ему подобных, дал сигнал, после которого прокатилась волна арестов среди инженеров и, в несколько меньшей степени, лиц некоторых других профессий[5].
Культурная Революция содержала в себе также элемент «выдвиженчества». Объявив о необходимости создать в СССР свою «рабоче-крестьянскую интеллигенцию», которая заменит «буржуазную интеллигенцию», оставшуюся от старого режима, Сталин начал проводить в жизнь широкомасштабную программу направления на учебу в вузы, особенно технические, рабочих, крестьян, молодых коммунистов, чтобы подготовить их к занятию командных постов в новом обществе. Усиленная кампания по «пролетаризации» интеллигенции длилась всего несколько лет, но имела далеко идущие последствия. Созданные ею новые кадры чрезвычайно быстро сделали карьеру во время Большого Террора. Они не только составили основу различных профессиональных групп, например инженеров, но и образовали поразительно долговечную политическую элиту — «брежневское поколение», — пришедшую к власти перед самой войной и остававшуюся у кормила почти полвека.
Однако в те годы поднимались по административной лестнице не только будущие Брежневы. Множество полуграмотных мелких бюрократов, чьи невежество и чванство постоянно критиковала «Правда» и высмеивал «Крокодил», тоже были выдвиженцами. Почти вся советская бюрократия состояла из неопытных людей, не получивших должной подготовки. В некоторых отраслях, например в государственной торговле, не только отдельные работники, но даже целые учреждения проходили ускоренные курсы профессионального обучения.
В ряды рабочих, так же как и в ряды администраторов, хлынул поток необученных новобранцев. Только за период первой пятилетки более 10 млн крестьян переехали в город и стали наемными работниками. Массовая миграция породила жилищный кризис чудовищных масштабов. Этот вид дефицита тоже, подобно всем прочим, стал неотъемлемой чертой советского образа жизни; целые семьи десятки лет ютились в крошечных комнатах в коммуналках с общей кухней и ванной (если таковая имелась). Во время голода, когда поток мигрантов неизмеримо вырос, государство впервые после революции ввело внутренние паспорта и создало систему городской прописки. И тем, и другим ведало ОГПУ (предшественник НКВД), получившее новое средство контроля за перемещениями граждан, чрезвычайно осложнившее жизнь множеству людей.
В 1935 г. Сталин провозгласил: «Жить стало лучше, веселее». Это означало некоторые послабления, в которых кое-кто чересчур оптимистически усматривал частичное возвращение к духу нэпа. Основные политические инициативы первой пятилетки, такие как коллективизация, запрещение частного предпринимательства и частной торговли в городах, не претерпели никаких изменений, однако кое-какие второстепенные прорехи попытались залатать, и риторика несколько смягчилась. Были отменены карточки (преждевременно, по мнению некоторых рабочих, которым оказались недоступны новые «коммерческие» цены). «Буржуазная интеллигенция» была реабилитирована и осторожно подбиралась к привилегированному положению в обществе, где все больше дифференцировалась система материального поощрения. Новая «сталинская» Конституция СССР 1936 г. обещала советским гражданам кучу гражданских прав, включая свободу собраний и свободу слова, однако на деле не предоставила ни одного из них.
В течение «трех хороших лет» (1934—1936 гг.) жизнь была легче, чем в годы первой пятилетки. Но это мало о чем говорит, если учесть, что непосредственно перед тем страна пережила голод и промышленный кризис. Первый «хороший» год еще омрачала тень недавнего голода, а третий, 1936-й, оказался таким неурожайным, что в городах выстроились длинные очереди за хлебом и стали распространяться панические слухи о новом голоде. В народной памяти, судя по всему, из всего десятилетия 1930-х гг. только 1937-й (по иронии судьбы, ставший первым годом Большого Террора) сохранился как по- настоящему хороший: тогда собрали лучший урожай за десять лет, и продуктов в магазинах было в избытке.
Существовали проблемы и в сфере политики. В конце 1934 г., как раз перед отменой карточек и провозглашением лозунга «Жить стало лучше», был убит ленинградский партийный лидер С. М. Киров. Это — самое громкое политические преступление того десятилетия в СССР. В американской истории с ним можно сравнить убийство президента Джона Кеннеди в 1963 г. Хотя существование заговора так и не было доказано и вполне возможно, что убийство совершил озлобленный одиночка, многие верили (и продолжают верить) в заговор. Сталин указывал на бывших лидеров левой оппозиции, Л. Каменева и Г. Зиновьева, которых дважды судили за соучастие и приговорили к смерти на втором процессе в августе 1936 г. Другие указывали на Сталина.
