Я жду, пока мама со всеми поздоровается, и, как только Стефания берет Дэвида за руку, спрашиваю:
— Может, пойдем в парк? Мы там не были с прошлой осени.
— Собирается дождь, — отвечает мне мама и садится на диван. — На берегу будет холодно. А ты даже куртку с собой не взяла.
— Тогда давай пройдемся по магазинам. — Я смотрю в окно на витрины магазинов по ту сторону улицы. Мой любимый — это антикварная лавка Эллиота. С улицы кажется, что это просто дверь, зажатая между двух магазинов, но если войти в нее и подняться по пахнущей плесенью лестнице, то можно увидеть табличку: «Антикварная лавка Эллиота». Сама лавка напоминает чердак, наполненный вещами времен наших бабушек и дедушек. Когда-то они были необходимы, а теперь никому не нужны. Их и хранить неохота, и выбросить жалко.
— У Дэвида были трудности на прошлой неделе, — говорит мама. — Мне надо убедиться, что Стефания справляется. Может, почитаем?
Мама кладет ногу на ногу, похоже, идти она никуда не собирается. Я плюхаюсь на диван рядом с ней и смотрю, не станет ли кто-нибудь возражать, если мама будет читать вслух. Я не была здесь с прошлых каникул, но узнаю людей в приемной: они приезжают сюда каждую неделю примерно в то же время, что и мы с Дэвидом. Крошечная старушка миссис Фрост читает журнал в кресле у окна (она водит сюда брата, который даже старше ее, к логопеду, потому что у него был инсульт). Администратор, блондинка с укладкой, быстро стучит по клавиатуре. Кэрол, молодая мама в длинной юбке, с кольцами в ушах, сидит в кресле-качалке около книжной полки. Она наклоняется, достает из корзинки с игрушками детали крупного пластмассового конструктора и протягивает их своему ребенку с синдромом Дауна. В кресле у входа миссис Морхаус, мама Джейсона, смотрит на часы.
Джейсон тоже здесь. Я не знаю, сколько ему точно лет, может, четырнадцать или пятнадцать, он почти взрослый, но его мама все равно сидит с ним в приемной. Джейсон не может передвигаться сам — кто-нибудь должен толкать его коляску.
Я открываю рюкзак, а мама протирает очки краем рубашки. Когда мне было семь, мама начала читать мне книжки про Гарри Поттера, и хотя теперь я легко могу справиться с этим сама, мы все равно прочитываем каждую новую историю вместе. Когда я представляю себе героев, я всегда слышу мамин голос.
Я передаю книжку маме:
— Читай, только негромко.
Пока она ищет главу, на которой мы остановились, я раскладываю цветные карандаши на диване рядом с собой.
Высматривая за окном, что бы мне такое нарисовать, я снова разглядываю магазины и рестораны напротив, но они выглядят уныло и вообще никакие. Через неделю-другую в витрине сувенирной лавки появятся пестрые пляжные полотенца и пластмассовые ведерки для песка. Отель выставит табличку: «Мест нет». Парковка наполнится чайками: они будут расхаживать между машин, сидеть на уличных фонарях и истошно кричать, выпрашивая кусочек сэндвича или жареной картошки.
Если бы я могла поторопить время, то здесь, у причала, уже стояли бы яхты, по Улицам ездили бы экскурсионные автобусы, а я уже познакомилась бы с Петерсон-младшей, соседской дочкой.
В четверть шестого, по моим подсчетам, мы, скорей всего, уже будем знакомы. Особенно если я окажусь на улице ровно в пять, когда она приедет.
Положив альбом на колени, я откидываюсь на виниловую спинку дивана и слушаю, как мама меняет голос, переходя к реплике другого персонажа.
В приемной тоже нет ничего нового — ничего такого, что стоило бы нарисовать. Все те же пожелтевшие грамоты покрывают стены, те же книги толпятся на книжной полке, все те же старые игрушки выглядывают из корзины. Из посетителей я еще не рисовала только двоих — Джейсона и его маму.
Боюсь, если я стану разглядывать Джейсона, это будет воспринято как нескромность, а я сама терпеть не могу, когда на Дэвида пялятся. А мама Джейсона все время вертится — то скрестит ноги, то возьмет журнал, то положит его на место, то пригладит взъерошенные коротко стриженные волосы, — нарисовать ее будет труднее.
Мама сказала, что Джейсон начал ходить сюда после Рождества, но я его первый раз увидела в феврале, на каникулах. Тогда я не знала, куда глаза девать, поэтому смотрела на его ноги, стоящие на подножке инвалидного кресла.
Не исключено, что, если я нарисую Джейсона, мне будет легче смотреть ему в глаза.
Бывает так, что, когда я рисую, мое отношение к предмету меняется. Рисование вынуждает меня замечать изгибы и тени, выемки и выпуклости, помогает увидеть прекрасное. Чтобы преодолеть отвращение к змеям, я рисовала их чешуйки, мелкие и серебристые, одну за другой, пока не увидела, что они совершенны.
Не могу сказать, что мне хотелось бы взять змею в руки, но я больше не бегу к папе с воплями всякий раз, когда вижу в саду змею.
— Мне продолжать? — спрашивает мама. — Можно здесь остановиться?
— Нет, давай дальше.
Я открываю чистую страницу в альбоме и провожу карандашом бледную линию, делая набросок головы Джейсона: от макушки к виску и щеке, вдоль выступа челюсти и подбородка и обратно к тому месту, откуда я начала.
Я не знаю, что с Джейсоном, а спросить неудобно. Во всяком случае, у него что-то серьезное. К креслу Джейсона приделана подставка, а на подставке — специальный разговорник. На первый взгляд эта книга похожа на большой синий фотоальбом, но внутри не фотографии, а разные карточки со словами. Говорить Джейсон не может, но, переворачивая страницы и показывая на карточки, он объясняет своей маме, что хочет пить, или что ему надо в туалет, или что он чем-то озабочен.
Сегодня он озабочен, и очень даже. Джейсон водит рукой по книжке, тыкая в карточки. Его пальцы скрючены, как клешня, и он выстукивает слова костяшками пальцев.
— Я знаю, что у них была гитара, — говорит миссис Морхаус, теребя сережку. — Но я же объяснила тебе, у нас не было времени остановиться. Если б я тогда остановилась, мы бы не успели к логопеду!
Джейсон тычет в книгу. Надеюсь, у него есть карточка, где написано: «Мне-то что» или «Плевать!»
Его руки дергаются, и он издает горловые рокочущие звуки, похожие на рычание.
Моя мама захлопывает книжку.
Челюсть Джейсона немного смещена — подбородок не такой правильный, как на моем рисунке. Но если рисовать как есть, будет впечатление, что я нарисовала криво.
Слегка вьющиеся каштановые волосы прикрывают его виски, а некоторые непослушные пряди лезут прямо в глаза.
Волосы я люблю рисовать больше всего, но сейчас делаю только набросок, потому что боюсь, что не успею закончить рисунок до того, как за Джейсоном придет логопед.
— В чем дело? — спрашивает мама Джейсона.
Я нарисую его с опущенным взглядом, как будто он смотрит в свою книгу. Тогда глаза будут почти закрыты, и будет не важно, что я не знаю, какого они цвета.
