— Девочка нет? Какая девочка?
Становится тихо. Я поднимаю взгляд.
Миссис Морхаус пристально смотрит на меня.
— Ты рисуешь моего сына?
Карандаш замирает посреди листа.
— Если он не может говорить, — произносит она, — не думай, что ему все равно!
Все смотрят на меня. Я пытаюсь нащупать пальцами край листа.
— Простите, — шепчу я, переворачивая страницу. Я напрягаю все свои силы, все без остатка, лишь бы не заплакать.
— Пить? — доносится до меня вопрос миссис Морхаус. — Сейчас. Подожди.
Мама тянется ко мне, но я вжимаюсь в диван и становлюсь недосягаемой.
Я беру ярко-зеленый карандаш и провожу на новой странице тонкую, изогнутую, подобно реснице, линию. Острая, как лезвие, зеленая травинка рассекает белизну чистого листа.
Слышу, что кто-то проходит мимо, но взгляда не поднимаю. Линия за линией, я рисую траву.
— Ой, — говорит миссис Морхаус. — Это всего лишь маленькое пятнышко.
Я решаюсь взглянуть. Дэвид на его месте порывался бы снять одежду, а Джейсон сидит и смотрит, как по его темно-синей рубашке «Ред Сокс»[1] расползается пятно. Может, ему все равно. Или он знает, что запасной рубашки нет. Или привык ходить мокрым. Дэвида все это не касается. Рубашку — долой, и глазом моргнуть не успеешь. И штаны тоже — если на них что-то пролилось, а я не успела напомнить ему правило штанов:
Мама опять открывает книжку.
— Так, на чем мы остановились?
— Гарри собирался воспользоваться своим плащом.
— Точно.
Она читает, а я думаю, что мне очень бы пригодился плащ, который сделал бы меня невидимой прямо сейчас. Если бы он у меня был, я бы накинула его себе на голову и побежала бы к выходу и дальше по улице, потом через парк, к пристани, чтобы сесть на первый попавшийся корабль и уплыть отсюда куда угодно.
Мама читает, администратор набирает текст, миссис Фрост листает журнал, а малыш спит на руках у Кэрол, все еще сжимая пальчиками розовую пластмассовую деталь.
— Привет, Джейсон!!!
Наконец-то за Джейсоном пришли. Его логопед вечно улыбается, и я чувствую облегчение при виде ее, хотя мама перестала читать, когда она вошла.
— Как он сегодня? — спрашивает логопед у его мамы.
— Он хотел остановиться на распродаже, — говорит миссис Морхаус. — Поэтому он расстроен.
— Да? — переспрашивает логопед, поворачиваясь к Джейсону. — Ты хотел (указывает руками, тянет их к себе) остановиться (одна ладонь наперерез другой, как в карате) на распродаже (перебирает пальцами, вопросительно приподнимает брови)?!
Джейсон хмурится.
Логопед выпячивает губы, тыча пальцем в разговорник: «Печально».
Я с трудом сдерживаю смех. Печально? Она что, издевается? Мне бы на месте Джейсона понадобились карточки со словами: «Видеть тебя не могу!», «Убирайся!» или «Вонючка!»
Логопед еще катит кресло Джейсона по коридору, а миссис Морхаус уже подхватила свою сумочку.
— У меня есть кое-какие дела, — сообщает она администратору. — Я скоро вернусь.
Когда она выходит, над дверью звякает колокольчик. В окно я вижу, как она идет через парковку к своему автомобилю.
— Как ты думаешь, зачем Джейсону гитара? — спрашиваю я у мамы.
— Не знаю, — отвечает она. — Может, он хочет просто иметь гитару, ему и этого было бы достаточно.
Глядя на задние фары автомобиля, я пытаюсь понять: достаточно для чего?
Но когда машина отъезжает, я закрываю глаза и загадываю желание. Пожалуйста, вернись и купи эту гитару.
В принципе мама права.
— Я не хотела его обидеть. Я просто делала набросок.
— Ты можешь сказать ему об этом, — отвечает мама.
Я съеживаюсь.
— Но он не может мне ответить.
— Возможно, он найдет ответ в своей книге. Или ответит мысленно.
Мама возвращается к чтению, а я рисую серый фасад дома: крыльцо со ступеньками и дверь со звонком. Я тянусь за небесно-голубым карандашом, но вместо него беру иссиня-черный.
Я слышу отдаленный вопль Дэвида. Мама перестает читать и выглядывает в коридор. Наступает тишина, видимо, Дэвид сдался и выполнил задание Стефании.
Я раскрашиваю рисунок: беру лимонный — для звезд, кремовый — для луны, темно-зеленый — для деревьев вдоль забора, темно-серый — для занавешенных окон, для всех, кроме одного.
Снова звенит колокольчик, и я слегка приподнимаю голову, чтобы заметить: мама Джейсона вернулась без гитары.
— А вот и мы!!!.
Логопед катит коляску Джейсона мимо меня.
— Я видела, что вы приехали, — говорит она его маме. — Он был так расстроен, что нам пришлось закончить пораньше.
Мама слегка толкает меня локтем, как бы говоря: «Давай, Кэтрин».
— Привет, Джейсон, — произносит она. — Как дела?
Он не поднимает головы, его подбородок почти касается груди.
Мамин вопрос повис в воздухе. Может быть, Джейсон отвечает про себя?
Может, он мысленно говорит: «Спасибо, хорошо».
Или: «Бывало и лучше».
Или, может, он мысленно вопит:
«Я в инвалидной коляске, идиотка! Как, по-твоему, у меня дела?»
Что бы он там ни думал, его молчание причиняет мне боль. Я кладу альбом на колени.
— Жаль, что с гитарой ничего не вышло, — обращаюсь я к каштановым кудрям Джейсона. — Я тоже люблю музыку.
Голова Джейсона вскидывается, и он пристально смотрит мне прямо в глаза. Глаза у него изумительные — льдисто-голубые.
Миссис Морхаус поворачивает его кресло к дверям, и мама встает, чтобы помочь ей.
— Все в порядке, — произносит миссис Морхаус, придерживая дверь ногой. — Я смогу проехать.
Я беру желтый карандаш, самый бледный, и ставлю на рисунке точку, мерцающую в окне. Из точки, сквозь темноту, я провожу дрожащий луч. Я представляю, что сижу дома на кровати, обняв колени, и считаю точки и тире азбуки Морзе.
Т-ы д-о-м-а?
Колокольчик звенит опять. Я поднимаю глаза. На пороге стоит миссис Морхаус и смотрит на меня, скрестив руки на груди.
Миссис Фрост уронила журнал, и даже девушка-администратор перестала печатать — ее руки замерли над клавиатурой, как у дирижера перед началом симфонии.
— Джейсон настоял, чтобы я вернулась, — говорит миссис Морхаус, — и сказала тебе, что ему понравился твой рисунок.
