Пока мы идем по дорожке, я прокручиваю возможные варианты разговора, но, кажется, этого правила хватит. Мне надо задать всего один вопрос, а потом сразу к машине.
— Привет, — говорю я, дойдя до угла забора. Дэвид перебирает пальцами, как бы играя на пианино в воздухе.
Тот, что в футболке, оборачивается.
— Не знаете, когда приедут хозяева? Сегодня?
— Когда приедут Петерсоны? — спрашивает он у второго в грузовике.
— Если с тобой здороваются, отвечай «здравствуйте»! — кричит Дэвид. — Это правило.
Оба грузчика уставились мимо меня знакомым взглядом. И нахмурились, как бы говоря: «Что это с мальчиком?»
Я хватаю Дэвида за руку, чтобы он прекратил.
— Они приедут около пяти часов, — отвечает чумазый. — Она так сказала.
— Пять часов. — Дэвид выворачивает мне руку.
Запястье разрывается от боли. Я поджимаю пальцы ног, чтобы не показать, как мне больно. Поблагодарив, делаю вид, что смотрю на часы.
— Ой, сколько времени! Простите, нам пора!
Подгоняя Дэвида к машине, я слышу грохот тяжелых шагов по погрузочному трапу.
Дэвид закрывает руками уши.
— Пять часов! Поехали в видеопрокат!
Мои кулаки сжимаются. Иногда я мечтаю, будто изобрели какую-нибудь такую таблетку, чтобы Дэвид проснулся однажды утром, как после длительной комы, нормальным человеком и сказал: «Блин, Кэтрин, что это было?» И стал бы обычным братом, как у Мелиссы, — с которым можно дружить, шутить и даже драться.
Я могла бы на него наорать, и он бы тоже наорал на меня, так бы мы и орали друг на друга, пока не надоест.
Но такой таблетки нет, и наши ссоры не сплачивают, а только разобщают нас, всегда оканчиваясь тем, что Дэвид плачет, а я жалею, что обидела его за то, в чем он не виноват.
Я открыла дверцу машины.
— Вот еще одно правило. Если ты хочешь уйти, посмотри на часы и скажи: «Простите, мне пора». Это не всегда уместно, но иногда срабатывает.
— Простите, мне пора? — переспрашивает Дэвид, залезая в машину.
— Да. Я добавлю это к твоим правилам.
Грузчики заносят в дом упакованный матрас. Скоро я поднимусь по этим ступенькам с тарелкой печенья и позвоню в дверь.
А если у соседской девочки нет фонарика, я подарю ей такой, который легко включается.
Мама говорит, надо жить с тем, что есть, и не давать воли воображению, но разве это возможно?
— В машине надо пристегиваться, — говорит Дэвид. — Это правило.
— Ты прав.
Я пристегиваю ремень безопасности и открываю последнюю страницу альбома. Здесь у меня записаны все правила, которым я обучаю Дэвида. Если мое желание, чтобы в один прекрасный день он стал нормальным братом, никогда не сбудется, то, по крайней мере, он будет знать, как все устроено, и мне не придется объяснять ему это снова и снова.
Некоторые правила в моей коллекции просты и неизменны:
Но в основном правила сложные:
Некоторые больше похожи на подсказки, чем на правила, но от этого они не становятся менее важными:
Большинство детей даже не считают это за правило. Когда они были маленькими, им, наверное, мама с папой все объяснили, хотя про себя я ничего такого не помню. Кажется, я всегда это знала.
А Дэвид — нет. Его всему нужно учить. Начиная с того, что персик — это не сорт яблок, и заканчивая тем, что длинные волосы бывают не только у девочек.
Я добавила к своему списку:
— Вон мама! — закричал Дэвид. — Едем в видеопрокат!
Мама на крыльце, запирает дверь. У меня будут неприятности, если выяснится, что это я сбила его с толку. «Я же на тебя полагаюсь, Кэтрин, — скажет она. — Как он научится быть самостоятельным, если все будут забивать ему голову чепухой?»
— Ты поедешь на трудотерапию, в клинику, — говорю я Дэвиду.
Он хмурится.
— Едем в видеопрокат.
Может, Дэвид и не понимает насчет всяких «простите, мне пора», зато у него есть одно собственное замечательное правило:
— Ты едешь на занятия, — сказала я. — Может быть…
«Может быть» — это конец. Дэвид поворачивается ко мне, насколько позволяет ремень безопасности, глаза его сверкают.
Я пытаюсь заткнуть Дэвиду рот ладонью, чтобы грузчики не услышали, как он визжит.
Не носись по коридорам в клинике
Когда Дэвиду было три, он начал ходить с мамой в клинику на занятия по трудотерапии. Тогда я ездила с ними, потому что была слишком маленькая, чтобы сидеть дома одна. Сейчас мне двенадцать, я могу остаться дома, если захочу, но предпочитаю ездить с мамой.
Мне нравится разговаривать с ней в машине, нравится ходить по магазинам в ожидании Дэвида, я люблю дорогу, по которой мы едем в клинику и обратно. Она идет вдоль берега океана, и я высматриваю белых цапель, замерших в солончаках, и морских ястребов, кружащих в поисках рыбы. Во время прилива волны сверкают под деревянными мостками, и я могу понять, прилив сейчас или отлив, еще не видя воды, просто закрыв глаза и вдыхая воздух сквозь открытые окна машины. Запах отлива резкий, он пахнет черным илом, а у прилива запах чистый и соленый.
Клиника расположена всего в нескольких кварталах от океана, и летом, пока Дэвид на занятиях, мы с мамой иногда ходим в прибрежный парк. Только в эти минуты мама полностью в моем распоряжении, а за Дэвида отвечает кто-то другой. Мама предпочитает сидеть в приемной, чтобы слышать, как Дэвид занимается, а я люблю, когда мы уходим, потому что тогда она не отвлекается каждый раз, когда слышит его вопли.
От приемной тянется длинный коридор, куда выходят двери маленьких кабинетов: в одном проверяют слух, в другом принимает логопед, в третьем занимаются трудотерапией. Каждый вторник и четверг Дэвид приходит сюда к Стефании. У нее ласковый взгляд, а в кабинете полно всяких игр: есть и качалки, и батут, а мячей там больше, чем в школе, на игровой площадке. Я бы с удовольствием пошла к Стефании, чтобы, как она говорит, «поиграть», но Дэвид думает, что это работа.
