Во время отлива в канале Сан-Агостино был обнаружен труп. О нем сообщил водитель водного такси. Утопленник лежал, уткнувшись лицом в жирные водоросли, покрывавшие мраморные ступени заброшенного причала бывшего палаццо, перестроенного под офис. Тело покачивалось в воде, зацепившись поясом плаща за обломок сваи. На нем был темный костюм, белая сорочка, драгоценные запонки, золотые наручные часы, перстень с рубиновой инталией. И у него было перерезано горло. Ни документов, ни денег при нем не обнаружили, но его расстегнутый плащ вздулся вокруг него вроде парашюта, так что вполне возможно, что бумажник просто отнесло течением. Благодаря свае, за которую зацепился пояс плаща, тело пролежало в воде не так много времени, чтобы это могло спутать карты судмедэксперту. Альвизе надеялся, что доктору Мантовани удастся сделать более точное заключение, чем прошлым летом, когда был найден первый труп — разбухший, как губка, наполовину разложившийся и размякший, как выброшенный прибоем на берег лангуст. Два аквалангиста с рассвета обшаривали канал в поисках вещественных доказательств. К этому часу комиссару ничего не оставалось, как терпеливо, словно пловцу перед заплывом, дожидаться результатов первых опросов.
Брат описал мне сцену во всех деталях. Такое описание вслух помогает ему самому яснее представить картину. Я — единственная в его окружении, кто никогда его не перебивает, не спрашивает дополнительных деталей, не высказывает своего мнения. Я ведь тоже следователь: только я расследую истории живописных плафонов, а он — преступления и правонарушения. У каждого своя работа, только мою он считает несерьезной и упрекает меня в том, что я не понимаю, насколько его — серьезна и тяжела.
Охранять спокойствие спящего города — это гораздо большая ответственность, чем выискивать иконографические символы. Между разгадыванием загадки очередного трупа из плоти и крови и раскрытием тайны мученика, написанного маслом, лежит глубочайшая пропасть — как между общественно полезным делом и всякой ерундой, между Альвизе, твердо стоящим обеими ногами на земле в своем бельэтаже, и мной, которая вечно витает в облаках, сидя в нашем с дядюшками скворечнике. Он считает, что такое отсутствие интереса к проблемам ближних как раз объясняет, почему мне не удается удержать рядом с собой мужчину на мало-мальски долгий срок. У Кьяры по понедельникам прием начинается только во второй половине дня, и она тоже могла бы в такое ненастное утро задержаться в супружеской постели. Но Кьяре неведом эгоизм. Поднявшись вслед за мужем среди ночи, она позавтракала вместе с ним и проводила его до выхода — в одном пеньюаре, в такой холод! Чтобы его не застала врасплох «большая вода», она собственноручно достала ему из груды галош, зонтов и разной одежды, валявшейся зимой и летом у вешалки, пару резиновых сапог. Моя невестка подписана на СМС-извещения, а Служба прогнозов наводнений предупреждала, что к 9:50 утра вода может подняться до максимальной отметки в 110 сантиметров. У Кьяры особый дар — подобными знаками внимания сглаживать ежедневную напряженность. Альвизе, который всегда все сравнивает, считает, что мои проблемы заметно упростились бы, если бы я стала брать пример с его жены, а не пожимала бы плечами при каждом упоминании о ее самоотверженности.
Кьяра — высокая, худая женщина, с мощным костяком. Невыразительность ее черт компенсируют театральные гримасы — разинутый рот, вытаращенные глаза, сдвинутые брови, недовольно скривленный рот, в зависимости от чувства, которое ей надо выразить в данный момент: радость, беспокойство, удовольствие или досаду. Это у нее профессиональное, психотерапевтическое — так она дает понять пациентам, что слушает их. А еще это похоже на комплекс коллекционера, который не знает, что сказать в присутствии художника, или же это что-то из арсенала образцовой супруги — не знаю. Быть супругой — профессия не по мне. И брат глубоко ошибается, считая, что я мечтаю ее освоить.
Я спросила его, зачем ему понадобилось, спустившись в андрон и уже надев резиновые сапоги, подниматься ко мне, да еще и без ведома этой святой женщины, его супруги.
И мы снова разругались. Если он не может поделиться своими неприятностями с собственной сестрой, то тогда ему придется смириться с тем, что он живет в окружении совершенно чужих ему людей — воров, алкоголиков, лицемеров и паразитов. Пусть я не способна поддержать его со страстью футбольных фанатов, но неужели я не могу понять, что Кьяра, по уши увязшая в душевных муках своих пациентов, заслуживает того, чтобы ее оградили от дополнительных забот? Что его сотрудники, завидуя его успехам, злорадно следят, как он барахтается с самого лета, и только того и ждут, чтобы он поскользнулся?
Этот второй утопленник, несмотря на его удовлетворительное состояние, очень его беспокоил. Заключение о серийном убийце делается обычно после четырех трупов, убитых одним и тем же способом. Первый, после нескольких недель пребывания на дне глубокого канала в северной части лагуны, не подлежал никакой идентификации, и Альвизе решил тогда не торопиться с закрытием дела. Но у того, как и у второго, было перерезано горло. Покойник, найденный сегодня ночью, был при часах, с кольцом на пальце и с драгоценными запонками в манжетах. Исключая ограбление как мотив убийства, Альвизе неизбежно должен был сделать вывод о маньяке. Мысль о психопате, безнаказанно разгуливавшем в потемках и вершившем свое черное дело, приводила его в бешенство. Альвизе желал, не теряя ни секунды, избавить своих сограждан от опасности, в этом он видел свое призвание как комиссара полиции, что заставило его в свое время пойти наперекор отцу-судье, считавшему такую уличную работу недостойной чести семьи.
Я ответила, что, оставаясь у меня в комнате, он таки теряет драгоценные секунды. Лучше бы ему уже пойти, чтобы, кроме всего прочего, не навлечь на себя громы и молнии начальства, потешить свое тщеславие, утереть нос сотрудникам и, может быть, улизнуть от зануды-жены. Правда, все эти четыре предположения я оставила при себе.
Я не раз отмечала, что люди, не имеющие привычки стучать в дверь при входе, обычно громко хлопают ею на выходе.
Когда он ушел, я встала. Я не чувствовала никакой вины, ни необходимости искупать какой-либо грех, но наша перепалка вселила в меня неожиданную энергию, которую я решила на что-нибудь потратить, прежде чем она улетучится. Ругаясь со мной, брат всегда сообщает мне какую-то долю своего воодушевления. Я спустилась в халате в андрон, чтобы забрать «Гадзеттино», которую Микеле всегда заносит нам до открытия своего киоска. Первая страница пестрела заголовками о волне холода, накатившей на Апеннины с Доломитовых Альп. Писали о небывалом подъеме воды, о нашествии оленей, которые по милости экологов заполонили все дороги, о волнениях среди уличных торговцев, которым запретили торговать вблизи моста Риальто, о забастовка наземного персонала в аэропорту Марко Поло, об английском туристе, свалившемся в воду с моста Калатравы. Его дерзновенная арка перекинута через Большой канал, но все венецианцы знают, что в дождливую погоду переходить его — все равно что участвовать в соревнованиях по фигурному катанию. Каждой из этих заметок было отведено столько же места, сколько новостям экономического кризиса, падению биржевых индексов, политическим новостям и проклятиям Ватикана в адрес эвтаназии. «Гадзеттино» — это местная ежедневная газета, а всем венецианцам интереснее узнать о том, что их ждет за углом собственной улицы, чем предаваться раздумьям о будущем планеты. Они прониклись плоскостью Лагуны и не имеют ничего общего с шаром, в том числе и земным. Их земля — это узкая плоская полоска, состоящая из воды, неба и прибрежной тины. Может быть, где-то там, в других краях, Земля и круглая, но как там она вертится — это не их проблема.
