— Вам помочь? — спросил ее пожилой мужчина, на чьем добром лице было написано сочувствие. — Что-то случилось?
— Нет-нет, ничего, спасибо. — Лялька шмыгнула носом и начала вытирать слезы. Мужчина помог ей отряхнуть длинную юбку, собравшую на себя пыль асфальта. Не спеша они подошли к поломанной лавочке на углу соседнего дома и сели.
— Тогда почему вы плачете? Кто вас обидел? — Ляля определенно понравилась незнакомцу.
— Нет, ничего, сама виновата, во всем виновата только я. — И после этих слов Ляля разрыдалась в голос. Она совершенно не стеснялась чужого человека и оборачивавшихся прохожих и не понимала толком, отчего плачет. Просто больно было, вот и все. Слезы ручьем текли по щекам в знак протеста против грубости и хамства, буквально сбивших ее с ног.
Незнакомец достал из кармана помятого пиджака платок и протянул девушке:
— Ну-ну, успокойтесь. У меня дочка вроде вас, тоже вечно льет слезы по всяким пустякам.
— Не по пустяка-ам, — всхлипывала Ляля. — Так… несправедливо… Нахами-ила мне. И… не знаю… как ее даже зову-у-ут.
Выслушав ее путаный рассказ, мужчина только усмехнулся:
— Да вы молодчина! Я недавно в «МК» читал, как у кого-то цыганка несколько тысяч долларов выманила. Так до сих пор и не поймали…
Но, возвращаясь домой, Ляля вовсе не чувствовала себя молодчиной. Припоминая все подробности происшествия, она поднималась по ступеням лестницы, и звук шагов гулко отдавался в каменных сводах. Широкие пролеты с массивными перилами, неотъемлемая принадлежность любого сталинского дома, казалось, ехидно ощеривались, хохотали над ее глупостью. Открыв дверь своим ключом, девушка тут же постаралась закрыться у себя в комнате. В другое время она непременно кинулась бы на кухню поцеловать маму с папой и рассказать о последних школьных новостях. Соколовы жили дружно и понимали друг друга с полуслова. В доме царила атмосфера любви и согласия. Скандалить было не принято, да и зачем? Самые серьезные ссоры у Ляльки с ее мамой, Аллой Николаевной, происходили исключительно по причине Лялиного нежелания «есть что положено» или небольших опозданий домой. С папой, Евгением Львовичем, Ляля вообще жила душа в душу: он и голоса на нее не повышал ни разу.
Вот и теперь, свернувшись калачиком на постели и обняв любимого плюшевого слона, девушка потихоньку начала забывать о грустных мыслях. С кухни доносились вкусные запахи — недаром мама Ляли была отменной поварихой. Мерцающие в полутьме корешки книг и картинные рамы успокаивали разгулявшиеся нервы. Левой рукой Ляля бездумно поглаживала шелковое покрывало, на котором лежала. Тонкие пальцы, еле касаясь подушечками гладкой поверхности, отслеживали прочную нить. Дубовая кровать — часть старинного гарнитура, доставшегося чуть ли не от прадедушки, — словно вытягивала из Ляли весь негатив. Прямо напротив висел пейзаж в стиле «белое на белом». Золотистый серпантин на обоях выгодно оттенял тончайшие мазки, покрывавшие холст. То была работа мастера: играя с бледными красками на белой бумаге, художник изобразил почти прозрачный снегопад, на который хотелось смотреть снова и снова. Звали художника Алексей Викторович, и он лично преподнес свое творение Лялиному отцу, его старинному другу, хотя на американском аукционе за работу давали неслыханные по российским стандартам деньги. С отцом они познакомились на приеме в американском посольстве, куда съехались художники, философы и ученые из России и США. Подобные подарки и знакомства были Евгению Львовичу не в новинку: как-никак Лялин папа давно стал в научном мире фигурой известной… и уж конечно, от души посмеялся бы над какими угодно «порчами» или «проклятиями»…
На этом месте поток мыслей Ляли прервал стук в дверь.
— Лялька, негодница, где ты ходишь? Ты знаешь, сколько времени? — крикнула мама. — Уже семь часов вечера! К нам вот-вот Александр Моисеевич придет!
— Мам, я не буду к гостям выходить, ладно?
— Не выдумывай! Марш мыть руки и помоги мне накрыть на стол!
Не обращая внимания на мамину настойчивость, Ляля продолжала лежать. Ей действительно не хотелось есть. Через минуту дверь отворилась, и появилась удивленная Алла Николаевна.
— Доченька, что случилось? Ты бы хоть с нами поздоровалась.
— Мам, прости, я плохо себя чувствую. Я просто полежу, ладно?
— Ляль, ты заболела? — Алла Николаевна подошла к дочери и положила теплую ладонь ей на лоб.
— Нет, я не больна. Просто… — Ляля уж было хотела рассказать историю, случившуюся с ней на улице, но передумала. Она нежно переложила мамину руку на свою щеку, прижавшись к ней что было сил. — Мамочка, я очень-очень тебя люблю, если бы ты только знала, как я вас с папкой люблю.
— И мы тебя любим, милая. У тебя все хорошо? — настороженным тоном переспросила мама.
— Хорошо, — успокоила ее Ляля. — Мам, может, я попозже приду.
— Конечно, ты поспи, раз устала. — И Алла Николаевна поцеловала дочь в щечку. — Я-то думала, ты нам сыграешь…
Мама ушла к отцу — сетовать на весенний авитаминоз и магнитные бури, которые так пагубно сказываются на юношеском организме. Чтобы как-то развеяться, Ляля вяло принялась наводить порядок в комнате. Прежде всего она положила обратно в шкаф огромную охапку нот, извлеченную утром. Любимую сонату Гайдна отыскать так и не удалось, о чем она, помнится, ужасно жалела. Мама, профессиональный преподаватель музыки, сумела привить дочери настоящую страсть к игре на фортепиано. Поэтому каждый день после школы Ляля неустанно упражнялась, в мечтах видя себя за великолепным роялем Московской консерватории виртуозно исполняющей Моцарта, Бетховена и Баха попеременно. Но сейчас не радовали даже ноты. Бросив убираться, Ляля сняла с полки томик Пастернака, открыв его наугад:
Хмуро тянется день непогожий.
Безутешно струятся ручьи
По крыльцу перед дверью прихожей
И в открытые окна мои…
Вздохнув, Лялька поставила книжку на полку, которую Пастернак делил с Бёрнсом, восточными поэтами и со знанием дела подобранной библиотечкой русской классики. Девушка любила долгими зимними вечерами пролистывать уже знакомые страницы, вновь и вновь наслаждаясь понравившимися некогда отрывками. Но сейчас не зима, а весна. Так отчего так грустно? Окончательно махнув рукой на прежние благие намерения, Ляля поправила смятое покрывало и сгребла в угол несколько мягких игрушек. Кроме плюшевого слона, в ее комнате проживали разноцветный кот и покрытая бурым мехом обезьяна — друзья Лялиного детства. Расставаться с ними не хотелось — быть может, потому, что слишком рано еще было взрослеть.
Выходить к Александру Моисеевичу в запылившемся на улице платье было как-то неудобно, и Ляля подошла к гардеробу, с трудом втиснутому в ее комнатку. Он принадлежал к тому же гарнитуру, что и безразмерная кровать, и Ляля давно намекала папе, что пора бы избавить ее скромное жилище от дубового динозавра. Папа в ответ говорил, что гардероб очень удобен, надежен и даже грациозен. Затем в разговор вступала мама, замечавшая, что классический стиль очень красит Лялину комнату. «Что ж, — подумала с улыбкой Ляля, — по крайней мере все мои шмотки сюда помещаются без проблем». Сменив балахончик на легкий, но строгий костюм, Ляля направилась в гостиную, которую Соколовы торжественно называли залой. В будние дни комната эта выполняла функции кабинета и библиотеки главы семейства. Стеллажи, забитые книгами, доходили до потолка, а потолки в старом доме были метра под четыре…
