Нет, я отнюдь не умаляю достоинств, или, точнее, удобств внешней, формальной стороны этих отношений. Очень хорошо иметь подружку и вести себя с нею как положено, но в один прекрасный день мне захотелось чего-то большего. А именно любви.
Не могу сказать, что мы, то есть я и мои женщины, не старались; напротив, прилагали максимум усилий для успеха наших совместных занятий. Задумывалось все просто великолепно, вот только на практике выходило не очень. Судите сами: мне пришлось объясняться с тремя парами родителей, четырьмя братьями, вступать в интимную связь с сестрой одной из своих возлюбленных, терпеть побои от дяди другой. По-моему, дальше уже некуда.
Мы делали все, что полагается делать влюбленным. Взять, например, мою коробку с фотографиями. Вот Кейт с напряженным лицом около Лувра, вот она же, опять с напряженным лицом, у галереи со старинными водостоками. В другой пачке – Софи на Пляс-де-ля-Конкорд в Париже, с женственной улыбкой, хотя в тот день она со мной не разговаривала. Идем дальше; вот Табита с устремленным в никуда взглядом на крыше Эмпайр-стейт-билдинг. А на самом дне коробки, глядите-ка, любопытный снимок: шарманщик с обезьянкой на плече пытается развеселить Карен после того, как я сообщил ей, что больше ее не люблю. За свои услуги он содрал с нее пятнадцать фунтов.
Вот под руку попалась фотография Венди, счастливой и улыбающейся, на площади Святого Марка в Венеции. Потом в гондоле ее начало тошнить, а я не проявил должного сочувствия. Сколько воспоминаний будят эти фотографии, а еще можно показывать их друзьям и пояснять: «Смотри, здесь мы душим друг друга. Фон великолепный, правда?»
Если честно, я всего раз в жизни получил удовольствие от отпуска, когда поехал в Корнуолл с этой ненормальной, Линдой. Мы замечательно жили в палатке, пока она не сбежала от меня с одним длинноволосым малым, нашим инструктором по серфингу. По крайней мере на снимке они выглядят счастливыми.
Почему же все мои романы так бесславно обрывались, при том сколько усилий я прикладывал? Примерно об этом и спросила меня мама, когда я расстался с Венди.
– А с этой что не так?
– Даже не знаю, мамочка, – ответил я, – мы просто не подходим друг другу.
Мама ненадолго задумалась.
– Мы с твоим отцом тоже друг другу не подходим, но живем вместе уже тридцать пять лет! – с нескрываемой гордостью заявила она.
Мог ли я объяснить, что в ее время такая несовместимость просто не принималась в расчет, зато теперь…
Джерард на несовместимости несколько сдвинут. Чью бы карточку из своей коробки я ему ни показал, он обязательно находит что-нибудь, обычно физический недостаток, но иногда и неприятную черту характера, которые его отвращают.
– Что в ней плохого? – спрашивал я, показывая ему фотографию Кэролайн, прелестной во всех отношениях девушки с изумительной точеной фигуркой.
– Груди не той формы, – отвечал он мрачно.
– Груди как груди, какими им еще быть?
– Тупые они какие-то, – фыркал он, всем своим видом показывая: «Впрочем, не мне судить».
Тогда я поинтересовался, откуда он это знает, если ни разу не поднимал на нее глаз.
– Знаю, и все, – буркнул Джерард.
К девушкам Джерард имеет претензии по великому множеству поводов: ношение модной одежды, излишняя смелость в американском смысле слова, слишком густая растительность на лобке, пушок над верхней губой, избыточный вес, чрезмерная худоба, недоброе лицо (я бы сказал, унылое), вздорность, пристрастие к духам «Пуазон» (тут он прав), хождение в спортзал, неряшливый вид, отсутствие инициативы в сексе, чрезмерная активность в постели, разговорчивость, неумение связать двух слов. Худший грех в его представлении – возраст, а точнее – недостаток свежести. Женщин своего возраста, то есть тридцатидвухлетних, он просто не воспринимает. Да и вообще не считает достойным внимания тело девушки старше двадцати пяти. «Есть, – утверждает он, – существенная разница между телом двадцатидвухлетней и двадцатисемилетней». От этих размышлений он впадает в уныние, ибо при таком подходе, даже если ему было суждено встретить девушку своей мечты, со временем она неминуемо утратила бы для него всю привлекательность. Больше всего он боится подойти к сорокалетнему рубежу рука об руку с обрюзгшей, немолодой женой, хотя, по-моему, это значит, что он плохо знает себя. Прожив с женщиной года два, Джерард, пожалуй, сообщил бы ей, что она стареет и дурнеет, и спросил, что она намерена предпринять. Сам он ни на какие уступки не пойдет, а о пластической хирургии я от него доброго слова не слышал.
Да, Джерард панически боится постареть. Вероятно, потому ни с одной из своих подруг он не встречался более трех раз. Когда притуплялось чувство новизны, он замечал, что нос у девушки какой-то странный, или она полновата, или у нее не очень хорошая кожа, или что-нибудь еще. Сам я научился благополучно преодолевать критическую отметку третьего свидания, призывая на помощь всю свою фантазию, но, как правило, через полгода начинаю рассуждать точно так же, как Джерард. И дело не в том, что я вдруг замечаю дефекты кожи, просто мне приедается делать одно и то же день за днем. Любопытно, а у женщин как? Надо будет спросить. Моя неудовлетворенность, пожалуй, объясняется скукой, а вот у Джерарда – не знаю. Он способен тосковать о том, что еще не произошло. Первый поцелуй для него – худший, ибо его свежесть и совершенство обесценивают все последующие.
Помню, как-то он мне сказал:
– Вот, например, ты первый раз снимаешь с нее лифчик. Всегда ведь стремишься повторить этот первый раз, верно? Но уже ничего не вернешь, не вернешь волнения при виде чудесных, упругих грудок – при условии, разумеется, что грудь действительно красивая.
Я тут же вспомнил о скупом, дрожащем над грудой сокровищ, или о наркомане, рассказывающем, как первый раз укололся, и мне почему-то неудержимо захотелось вымыться. Хотя, наверное, у меня, как и у Джерарда, есть свои заскоки, ибо я ни разу не влюблялся без памяти. Вероятно, поэтому до сих пор и не женат.
Мама регулярно нападает на меня за преступное небрежение к браку; отец высказался только раз. «В мое время ты уже был бы женат», – буркнул он. Далее подразумевалось: «Или так и жил бы девственником». Папа совершенно не завистлив, но я на всякий случай счел за благо признаться ему, сколько у меня было женщин, добавив десяток для красного словца. Он обиженно засопел и уткнулся в газету.
Разумеется, для меня, как и для большинства парней, растущих в полной семье, отец всегда был примером. Однако он научил меня не только тому, как надо себя вести, но и как не надо ни в коем случае. Да, он учил меня быть добрым, убирать за собой мусор и чему-то еще, но есть много такого, что мои друзья совершенно естественно переняли от своих отцов, а я не хочу. Например, обычная черта мужского характера – проявлять инициативу. Теперь я никогда этого не делаю. Вы не услышите от меня ни предложений починить что-нибудь, ни советов тому, кто находится за рулем. Видимо, причина кроется в воспоминаниях моего раннего детства.
