Из привокзального туалета выходит, поправляя на ходу портупею, младший политрук Черкалин. Он прибыл на окружные спортивные соревнования, которые должны начаться в воскресенье. Проходя мимо вагона с углем, Черкалин вспрыгивает на тормозную платформу и подтягивается, заглядывая в вагон. Молодой еще, силу девать некуда…
Мимо, скрипя начищенными сапогами по гравию, проходит пограничный наряд.
— Забыли что-нибудь, товарищ политрук? — вежливо отдав честь и внимательно, быстро осмотрев Черкалина с ног до головы, спрашивает старший наряда сержант Турсунбаев.
— Просто интересно… — Черкалин спрыгивает, смущенно отряхивает ладони, — чего это немцы нам наш же донецкий уголек поставлять стали?
— Почему наш же? — Сержант непонимающе морщит лоб под зеленой фуражкой.
— Да как же не наш? Именно наш, донецкий, настоящий антрацит! — Черкалин отвечает уверенно.[3]
Пограничник с сомнением качает головой.
— А и, правда, зачем? Ну-ка, Петренко, давай наверх. Проверь, что там за уголек!
Один из рядовых пограничников мигом заправляет под подбородок ремень фуражки, забирается на вагон и, достав из-за голенища сапога шомпол, начинает раскапывать уголь сверху.
— Товарищ сержант, да тут что-то… твердое, под углем!
— Ну, неужели контрабанда? — сержант скидывает с плеча ППД. — Молодец, боец! Считай, отпуск ты себе заработал!
Но это оказалась не контрабанда… Распахивается, как дверь, стенка вагона — и из образовавшейся ниши на гравий возле путей выскакивают, как чертики из коробочки, четверо в форме командиров РККА.
Первый из них проводит классический «маваши-гири» в голову ближайшего пограничника, но тот, против ожидания, текучим, неуловимым движением уклоняется от удара, захватывает конечность нападавшего, и по всем правилам боевого самбо выворачивает… слышен хруст кости.
Другой диверсант бросается на Черкалина и с размаху бьет его широким клинком в район печени. Но политрук уворачивается и в ответ проводит классический хук с левой. На гимнастерке чемпиона СКА по боксу в полутяжелом весе вспухает багровая полоса, а нокаутированный падает навзничь, со звоном ударяясь затылком о рельс.
Турсунбаев вздергивает ствол и короткой, в три патрона, очередью прошивает третьего неизвестного. Петренко, спрыгнув прямо с вагона на плечи четвертого, всаживает тому шомпол глубоко в левое ухо — диверсант дергается и затихает.
Вся схватка продолжалась от силы пять-шесть секунд…[4]
— Ну, хорошо, что хоть одного взяли! — Турсунбаев оглядывается по сторонам. Других врагов поблизости не видно, но сержант не торопится ставить автомат на предохранитель. — Эк вы, товарищ политрук, неаккуратненько его приложили… все рельсы мозгами забрызгали… А это кто такой красивый на нас наехал-то? Ну-ка, Петренко, покрути ему ручку… ага, сломанную…
— Не трэба, кляты москалики… усе повидаю… я с Бранденбургу… — злобно шипит захваченный нарушитель госграницы.
Разбитый вокзал, перрон, усеянный битым стеклом… у забора — расстрелянные раненые, с промокшими от крови повязками — среди них Черкалин, Петренко, Турсунбаев…
ГЛАВА 2 Накануне. День
21 июня 1941 года. 13 часов 00 минут.
Город Брест
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой…
Выходила на берег Катюша,
На высокий, на берег крутой…
Мирные улицы тихого советского города…
Суббота — рабочий день, поэтому в Брестском обкоме проходит партхозактив — расширенный пленум областного комитета ВКП(б).
В зале — руководители районов, председатели колхозов, директора заводов, многие из них в военной форме без знаков различия.
Из протокола пленума: первый секретарь обкома тов. Тупицын на вопрос, существует ли угроза войны, отметил напряженность международной обстановки и призвал к бдительности. При этом он потребовал от актива не вести о грядущей войне открытых разговоров и не проводить каких-либо открытых мероприятий, которые могут обеспокоить население.
На вопрос участников пленума — об отправке семей из Бреста на Восток — Тупицын ответил, что этого делать не нужно, чтобы не вызвать нежелательных настроений…
Из спецсообщения НКГБ БССР в НКГБ Союза ССР: «Немецкие войска на брестском направлении заняли исходное положение… Агент по пути к границе лично наблюдал большое скопление войск — в Тересполе две пехотные дивизии, прибывшие из Австрии».
Парк имени Первого Мая… Девушки гуляют парами, высматривая кавалеров… а вот и они! Мимо парка марширует рота красноармейцев из 333-го стрелкового полка, лихо, с песней:
Полыхают дальние зарницы,
Злые тучи ходят у границ.
Днем и ночью у границы
Не смыкаем мы ресниц!
В руках красноармейцев банные веники, шайки, бельишко… Суббота ведь! В РККА — парково-хозяйственный день.
21 июня 1941 года. 13 часов 22 минуты.
Управление НКГБ БССР по городу Брест
В уютной комнатке с веселенькими, в цветочек, обоями (единственные приметы казенного дома — стальной сейф и портрет Л. П. Берии в форме комиссара ГБ на стене) мирно беседуют два человека.
За широким письменным столом сидит оперуполномоченный сержант ГБ Исаак Лерман — хрупкий на вид мужчина с усиками мушкой, лысенький, в очках с толстенными линзами в черепаховой оправе. Напротив него скрючился на табуретке задержанный на вокзале диверсант.
— Пан не зрозумие! Я с Бранденбургу!!! — визгливым, истеричным голосом почти кричит бандит.
— Та всегда пожалуйста, хучь из Жмеринки! — отмахиваясь от него как от назойливой мухи, говорит Лерман. — Ви, пан Поносенко, главное, так сильно не турбувайтесь… расслабьтесь, водички холодненькой вот еще выпейте.
Диверсант замолкает, дыша как запаленная лошадь.
— А шо такое? Шо ви морщитесь? — ласково спрашивает Лерман. — Неужели до сих пор ручка болит, морда ваша петлюровская? Ничем, к сожалению, сейчас вам помочь не могу! Потому как, согласно Указа, уголовные дела о шпионах, диверсантах и террористах рассматриваются в течение 24 часов. Четыре часа уже ж таки прошли!
— А может, к дохтуру, пан официр? — баюкая поврежденную конечность, с затаенной надеждой спрашивает диверсант.
— Куда ж вас, дорогой ви мой, еще и к доктору? — тем же тихим ласковым голосом, словно разговаривая с тяжелобольным, говорит Лерман. — Ведь еще и Особое Совещание собрать нужно, и протокол оформить… Не успеваем мы с вами до конца рабочего дня — ведь он сегодня сокращенный! А, извините за нескромность, когда же ж вашу могилу копать? Тоже ж ведь время нужно…
