– Спокойно, одно другому не мешает, – отбояривался поначалу Переплет, хотя уже точно знал, что заниматься песнями не будет.
Он честно пытался выудить что-то из груды макулатуры, которую Дрюня предоставил в его распоряжение. Но, как видно, не хватало таланта, в чем он чистосердечно признался комсомольцу.
– У тебя семь пятниц на неделе! – возмутился Григорьев. – Так дела не делают!
– Сейчас пойду и харакири совершу от стыда, – усмехнулся Акентьев. – Ножом для переплетных работ!
– Напиши хоть что-нибудь и режь тогда себя сколько угодно, – уныло предложил на это Дрюня. – Хорошая реклама – потому что народ, он жалостливый! Тут недавно какая-то сволочь слух пустила, будто Пугачева погибла в авиакатастрофе. Ты не представляешь – люди аж в горком звонили с соболезнованиями!
– Угу! – пообещал Акентьев и добавил с кавказским акцентом: – Только руки помою а потом и зарэжусь! Ничего ты не понимаешь, серый человек!
Григорьев усмехнулся:
– Между прочим, я к тебе с приглашением явился, а ты мне тут критику разводишь!
– Приглашение? – сощурился Переплет.
Представил себе сразу, куда может его пригласить Дрюня. В лучшем случае в компанию пьяных лабухов. В худшем – лучше и не представлять.
– Не боись, не на малину какую-нибудь! – заверил его Григорьев. – Компания тебе понравится. Нужные люди, а не какие-нибудь охламоны.
– Да что за люди такие? – Акентьев был в самом деле заинтригован. – Всех нужных людей я знаю!
– Это ты своим телкам заливай, – отмахнулся Дрюня. – Увидишь, что такое настоящая жизнь. Кстати, помнишь, как мы в прошлый раз надрались?
– Ну, – насторожился Акентьев.
Перед внутренним взором промелькнуло видение, которое посетило его после попойки. Желтоглазая тварь привела его к странному типу в рясе.
И тот сказал что-то про перстень… Найди перстень!
Дрюня, как оказалось, тоже тогда увидел сон, только безо всякого следа инфернального присутствия. Обыкновенная похабщина. Снилась ему Танечка, секретарша из обкома партии, в пикантной ситуации с одним из партийных боссов, старым большевиком, который любил рассказывать с воодушевлением о своих подвигах на Малой земле под начальством Леонида Ильича.
– Вот она – сила печатного слова! – сказал на это Переплет. – Человек прочитал книгу, и она за-хватила его настолько, что он поверил, будто и сам принимал участие в этих событиях.
– Как и автора! Все, что было не со мной, помню! – пропел Дрюня басом.
Акентьев поморщился.
– Это я тебя подготавливаю! – предупредил комсомолец. – Там будет еще хуже – так что отключи свой тонкий музыкальный слух!
– Звучит обнадеживающе, – заметил Переплет. – А зрение с речью отключить не стоит?
– Вы, товарищ Акентьев, на серьезный лад настройтесь, будьте добреньки, а не то все испортить можете.
– Что именно?
– Скоро узнаешь! – пообещал Дрюня и продолжил рассказ про свое эротическое, как он выразился, сновидение: – И вот я, стало быть, говорю во сне: неприятная, мол, ситуация, товарищ Татаринов, и как мы с вами из нее выйдем? Понимаешь, даже во сне соображалка работает – теперь из этого ублюдка веревки можно было бы вить!
«Сам ты ублюдок, – подумал про себя Акентьев. – И сны у тебя ублюдочные». Но вслух ничего говорить не стал. А Дрюня уже тащил его прочь из дома к длинной черной машине во дворе. Как агнца на заклание.
– Это что за катафалк? – спросил с подозрением Акентьев.
– Фи! – возмутился Дрюня. – Ты что, ослеп?! Это же «ЗИМ»! Водилы на дороге оборачиваются!
– Да я вижу, что это такое! – сказал Переплет. – Откуда у тебя оно взялось?
– Реквизировали в пользу трудового народа, товарищ Акентьев, как и вас сейчас реквизируем!
– А может, не надо, комиссар? – пробормотал Акентьев, открывая дверцу черной машины и зная, что ничего ему уже не поможет. Машина, как разъяснил серьезно Григорьев, им позаимствована у какого-то знакомого по комсомольской линии. В салоне обнаружилась коробка гаванских сигар «Ромео и Джульетта».
– Видишь, – приговаривал Дрюня по дороге, – я к тебе как к человеку отношусь, а ты все рыло воротишь! Только не надо там гонор показывать, а не то все погубишь.
Под «там» имелась в виду дача одного из старых комсомольских вожаков, соратников Дрюни в деле воспитания подрастающего поколения. Звали его Михаил Никитин, и комсомолу, по словам Дрюни, он полжизни отдал. Акентьев, услышав это, сразу представил себе, как Михаил отдает с заклинаниями полжизни комсомолу в обмен на какие-то неземные блага и мгновенно стареет. «Черт-те что в голову лезет», – подумал он.
– Я же для тебя, дурака, стараюсь, – повторял Григорьев, крутивший баранку чужого авто с лихостью, которой мог позавидовать любой чемпион. – Еще спасибо скажешь!
Акентьев усмехался. Даром только птички чирикают, это он давно уже понял. А люди вроде Дрюни даром даже собственного дерьма не отдают. Значит, видел какую-то здесь выгоду для себя!
– Ты бы притормозил ненадолго, – сказал он, – мне в кустики нужно сходить.
– Ага! – с подозрением сказал Дрюня. – Я остановлюсь, а ты сбежишь!
– Совсем свихнулся! Куда я побегу?
Они только что проехали знак, сообщавший, что от города уже двадцать километров. Наступали сумерки, за березками и осинами картинно садилось солнце.
– Да я шучу! – сказал Григорьев и притормозил возле поворота. – Пожалуйста, барин, дверцу открыть?
«А в самом деле, – подумал Акентьев, выбираясь на свежий воздух, – здравая мысль пришла Дрюне в голову – я мог бы и сбежать, как Подколесин со свадьбы! Неудобно, конечно, без картуза, но если очень не хочется, то можно». Но минуту спустя он вернулся в машину, и они покатили дальше под лившуюся из приемника музыку «Землян».
С шоссе Григорьев свернул на заасфальтированную узкую дорогу, разрезавшую надвое березовую рощу. Вскоре впереди уже показались очертания двух-этажного коттеджа под плоской крышей. Ворота дачи были распахнуты настежь, за ними на зеленой траве разместились две черные «Волги» и еще несколько малолитражек. За машинами перед крыльцом был накрыт стол, за которым восседало около десятка мужчин в костюмах и почти столько же дам. Почтенное собрание молча наблюдало за прибытием старого автомобиля, гадая – кто из него сейчас выберется.
– Привет, привет! – здоровался без лишних церемоний Никитин, подходя к новым гостям.
Дрюня представил Акентьева, Переплет пожал мягкую, как вареная колбаса, руку и, признав, что режиссер Акентьев приходится ему отцом, проследовал к столу.
Обещанная вечеринка с точки зрения недалекого Дрюни и правда была всем, о чем только можно мечтать. Или почти всем. А вот Переплет сразу понял, что сбылись самые худшие его ожидания. Достаточно было взглянуть на физиономии собравшихся. Хуже всего было отсутствие молодых лиц. Переплет совсем приуныл, созерцая это сборище старых акул.
