С помощью этой пишущей машинки можно брать кровь. Автономная лаборатория, определяющая группу и резус перед неизбежной хирургической операцией. Ее наверняка принесли сюда люди из Кредитного союза в качестве дурной шутки. Возможно, внутри расположена видеокамера. С приводным радиомаячком.
Хотя машинка так стучит, что и без того слышно на весь Нью-Йорк. Ужасно грохочет, заходится, как неисправный автомат, но я не променяю ее на тихий шелест клавиатуры и матовое свечение плазменного экрана, освещавшего мои одинокие ночи. Щелк-щелк, щелк-щелк. Это обязательно меня выдаст, но пока я ощущаю прилив безрассудной смелости. Как долго продлится это настроение, сказать не могу. Это мне вообще несвойственно.
Эти звуки и эти страницы — мое жертвоприношение. Три месяца я сдерживаю дыхание, стараюсь не чихать, глотаю кашель. Я передвигаюсь только по ночам короткими неслышными шажками. Так поступает человек, который прячется. Половицы скрипят. Шум — это постыдный ляп, оплошность дилетанта. Всякий шум. Любой. «Вызывайте представителей соответствующих властей, — говорит этот шум. — В заброшенной гостинице на пересечении Четвертой и Тайлера прячется человек», — ябедничает шум. А этого мне не надо. Меньше всего мне хочется снова менять квартиру. При нынешнем жилищном кризисе все труднее и труднее найти заброшенные здания, соответствующие моим изысканным вкусам.
Поэтому я печатаю в таком режиме: час работы, два часа отдыха. Это дает мне лишь треть шанса быть обнаруженным, но я знаю: если кто-то всерьез озаботится меня найти, он сделает это без помощи старого ундервуда — у них имеются радары, тепловые датчики, мощные сканеры. Возможно, хитроумная техника их и подведет. Им просто не придет в голову подумать о примитивных механизмах.
Итак, продолжим.
Бумага. Изъеденная крысами стопка листов с тремя дырочками найдена возле вышеупомянутого шкафа для папок. Обертки от жвачки валялись под столом. Бутылки из-под чистящих средств, давно опустевшие, но с легко отделяемыми и заправляемыми под валик безотказного «Кенсингтона» этикетками. Разнородные страницы неудобны, но я стараюсь умещаться на том, что есть. Без гибкости я пропаду.
Тело. Глаза вытаращены до отказа. Ночью я научился спать, как акула в океане, с поднятыми веками, прикрепленными ко лбу стыренным скотчем. Я вечно бодрствую, идеальный сторожевой пес, защитник своей собственности, и обязан этим компании «3 М».
Слух постоянно напряжен и обострен настолько, что я могу расслышать писк полевки в утреннем уличном гуле. Ноздри всегда раздуты — втягивают воздух, проверяя наличие малейших паров эфира, и осторожно выпускают обратно. Ничего. Все чисто. Пока.
Надо перезарядить дробовик.
Мой арсенал, традиционный и не очень.
Дробовик (1), двустволка, осталось двадцать три патрона.
«Маузер» (1), пистолет автоматический, осталось шестнадцать патронов.
Нож охотничий (1), украден из палатки в лагере скаутов.
Скальпели (2), не скользят в руке, зато отлично проникают в человеческую плоть.
Пилка для костей (1), слегка затупившаяся от частого применения.
Реберный расширитель (1), в бою особой пользы не имеет.
Канистры с эфиром (2), сфера поражения — примерно восемьсот квадратных метров.
Удавка (1) — две деревянные ручки, выструганные из ножек стула, соединенные с рояльной струной (верхнее «ми») из разбитого инструмента в сгоревшей гостиной на первом этаже.
Жалкая горстка, конечно, но придется обойтись тем, что есть: самозащита — дорогой проект, а пенсию мне заморозили два месяца назад. Да и продолжи они начисление — Кредитный союз, я уверен, уже выследил мой почтовый ящик, — и поход за ежемесячным чеком станет для меня последней прогулкой, а моя жизнь даже сейчас стоит побольше шести сотен баксов.
Работая на Кредитный союз, я был одним из элитных сотрудников отдела по возврату биокредитов. Пятый уровень, и это не пустое хвастовство. Это факт. Я перепрыгнул со второго уровня на четвертый уже через два года, одновременно с другом и коллегой Джейком Фрейволдом. Не то чтобы между нами существовало соперничество — по крайней мере открытое, — но мы с Джейком пристально следили за успехами друг друга, стараясь синхронно взбираться по служебной лестнице. Пятый уровень мне присвоили на два месяца раньше, чем ему. Был ли я лучше? Целеустремленнее? Или даже талантливее? Хочется надеяться. Сейчас от этого зависит моя жизнь.
У каждого есть любимый орган; в этом суть нашей работы. Да, вы берете розовые листки со своего стола и идете к клиентам, которых вам дают — в конце концов, работа есть работа, — но моей специальностью всегда была печень, особенно модели «Кентон» и «Таихицу»; признаюсь, я получал огромное удовольствие, вынимая их из хронических алкоголиков. Посмотрим правде в глаза — всякий, продолжающий бухать как конь даже после цирроза собственной и трансплантации искусственной печени, не заслуживает уважения ни в жизни, ни в смерти.
Один тип был настолько пьян, когда я проник к нему в квартиру в три утра, что я сэкономил эфир, не израсходовав ни миллилитра. Клиент ерзал, брыкался и извивался мясистой тушей в медленном горизонтальном мамбо — ничего, с чем я не смог бы справиться, — но даже не пикнул, когда я приступил к делу.
— Весело тебе? — спросил я, глубоко погрузив скальпель в его живот. Кровь ручьями текла на прекрасный паркет, хотя ее было меньше, чем я ожидал.
— Ага-а-а-а-а-а.
— Больше ты не будешь напиваться, да, приятель?
— Бу-у-у-у-ду-у-у-у!
— Тогда продолжай веселиться. — В глубине брюшной полости мигнул сенсорный маячок, и я рванулся к нему, как искатель приключений, прорубающий себе путь сквозь джунгли. — Посмейся напоследок.
Клиент прожил еще несколько минут после того, как я вынул его «КЛ-418», и черт меня побери, если он не прохихикал всю переправу в Хароновой лодке. Спасибо тебе, «Джек Дэниэлс», сэкономил мне пинту эфира.
Я с большим удовольствием изымал печень, чем другие органы, хотя много ночей провел, вырезая селезенки производства «Маршодин». Последняя модель, та самая, которую они уже год представляют на торговых ярмарках, поставляется со встроенной отсоединительной системой, фактически отрезающей селезенку от тела реципиента, едва закончится шестидесятидневный льготный период кредитования. Черт, это, конечно, облегчает изъятие неоплаченного товара, но заставляет задуматься о том дне, когда мы, парни из отдела возврата биокредитов, станем не нужны. Органы научатся самостоятельно покидать хозяев-халявщиков, извиваясь, выбираться наружу из тел реципиентов и шлепать к ближайшему складу. Надеюсь, меня тогда уже не будет.
Дело в том, что экстракция печени — самая красивая и простая операция из всех. Легкий доступ — практически без препятствий, минимум примыкающих органов и тканей. Все остальное уже сложнее. Искусственное сердце сидит глубоко в грудной клетке — пока там справишься с костями и мышцами, и комиссионные не оправдывают возни и расхода эфира. Впрочем, в былые дни я брался за любой «Джарвик», если вознаграждение было приличным. Поэтому и оказался сейчас в таком дерьме.
