Я верю в Америку.
Я там свое барахлишко держу.
1
Меня зовут Винсент, и я гербаголик.
В смысле – поправляющийся гербаголик. А это значит, что, помимо всего прочего, я безмерно уважаю такие вещи, как трезвость и благопристойность. Как жаль, что оба этих понятия не иначе как весьма солидные камни преткновения в жизни любого частного сыщика. Я всегда верил в то, что правда тебя освободит, но также что славная ложь, как следует изложенная, прикует тебя наручниками к столбикам кровати, размажет по твоему телу взбитые сливки и станет лизать твои соски, пока они не возбудятся и не покраснеют, буквально гудя от трепещущего экстаза.
Нет-нет, не сказал бы, что лично я ловлю от этого кайф. У меня и сосков-то настоящих нет, да и никакого молока Винсент Рубио в младенчестве не употреблял. Но я могу отгружать первосортное вранье кому угодно, особенно если оно дает мне то, чего я хочу и когда хочу. Или, более точно, если оно не дает мне того, чего я не хочу и когда не хочу. Беда в том, что я никогда не знаю, в какой момент врубать ток, – я лгу, когда следует говорить правду, и выдаю взрыв искренности, когда лучше всего подошел бы славный залп лапши на уши.
Вот почему я в итоге погряз в таких заморочках. Вот почему я исправно выполняю свою ежемесячную квоту хлопов, ляпов и плюхов. Вот почему я по-прежнему на ты со всеми поручителями из моего приятного соседства.
И вот, надо полагать, почему я еду к ипподрому Южной Флориды в сопровождении двух головорезов из паскудной семьи Талларико, самого малоприятного ответвления организации «Коза люцертола», более известной как динозаврская мафия.
Одного зовут Чес. Тощий шибздик, копна светлых волос на макушке. Я распознал в нем бездарного кандидата в скейбордисты или серферы задолго до того, как вообще приписал его к бандитскому бизнесу. Чес пахнет потом – причем человеческим потом, горьким и едким, хотя глаза от него особо не слезятся. Примерно как в физкультурной раздевалке после хорошей тренировки, только без освежающей и смягчающей примеси мыла.
Напарник Чеса, Шерман, один из тех динов, которых никогда не учили ни мало-мальской опрятности, ни должному уходу за личиной. В результате он выглядит на двадцать лет старше, чем ему следует. Почти все фальшивые волосяные мешочки на голове у Шермана давным-давно засосало через дырку в ванне, и, когда свет под нужным углом попадает на его кожу, я вижу, что специальный латекс у него на локтях износился, позволяя зеленым чешуйкам показываться на всеобщее обозрение, особенно если он вдобавок сгибает сустав. Мне также хорошо известно, что Шерман уже убил по меньшей мере одну известную мне персону, и я ничуть бы не удивился, если бы он попытался убить еще одну-другую-третью. Шерман пахнет протухшим сыром – ялапеньосом, по секрету. Это целиком и полностью объясняется его диетой, состоящей исключительно из начоса, пикулей и колы, которые так прочно пробурились в его пищеварительную систему, что начисто подавили более естественный запах, менее тошнотворно-творожный.
Таковы мои новые коллега. Вот что я получаю за то, что в свое время в университетах не обучался.
Мой новый босс Эдди Талларико – не волнуйтесь, о нем речь еще впереди – проинструктировал меня слушать все, что мне скажут Чес с Шерманом. Не высовывайся, мол, делай, что велят. Не ввязывайся, пока я сам тебе этого не прикажу. А мне что? Мне только это и надо. Здесь девяносто пять градусов Фаренгейта при восьмидесяти процентах влажности. Прямо сейчас я меньше всего хочу напрягаться.
«Лексус», в котором мы едем, видал лучшие времена. Сиденья тут и там порваны, из целого ряда параллельных порезов торчит пеноматериал. На потолке – сплошь темные пятна.
Чес ловит мой взгляд.
– Что, типа грязновато? Такое порой бывает, разве не знаешь?
– Ясное дело, – киваю я. – Всякие неприятности случаются.
– В точку. Неприятности случаются – это как пить дать.
– Похоже… кровь, – говорю я, пробегая пальцами по темным пятнам. Хорошо хоть, они сухие.
Чес с Шерманом переглядываются и дружно пожимают плечами, пока машина несется по широкой дамбе, где проложена автострада, направляясь к материку и дальше, к ипподрому. Возможно, желая продвинуть дальнейший разговор в нужную сторону, Чес быстрым щелчком включает радио, и замусоренный статикой голос наполняет салон.
– …стоит у берегов Гаити, – треск, шипение – дожидается, пока налетят ветра, однако мы не получили никаких указаний на то, что ураган начнет двигаться к…
Шерман таким же быстрым щелчком выключает радио.
– Вечно только об этом и болтают, – ворчит он. – Ветер это, ураган то.
Еще несколько миль мы едем молча, пока Чес роется в кожаном саквояжике у себя между ног. Хорошенько приглядеться мне не удастся, но какой-то белый пластик я все-таки примечаю. Хотя он ни о чем мне не говорит.
– Итак, как сказал босс, ты просто расслабляешься, но с угрожающим видом.
– Значит, я громила.
– Нет, – поправляет меня Шерман, – ты только прикидываешься громилой.
Климат Южной Флориды, каким бы мерзопакостным он ни казался тому, кто вырос в куда более благоприятном, тем не менее идеален для скачек. В результате здесь имеются хорошо известные и уважаемые ипподромы, расположенные милях в тридцати один от другого. Ипподром Колдера, что в пределах Майами, заполучил сомнительную честь проведения скачек в самые жаркие месяцы года. Если тебе охота одновременно потеть и просаживать свои кровные, лучшего места на планете не сыщешь – не считая, понятное дело, вьетконговских матчей в русскую рулетку.
Само здание клуба являет собой роскошный памятник тем временам, когда скачки были спортом для дипломатов и знаменитостей, когда понятие «завтрак на траве» было чем-то совсем иным, нежели ключевой фразой в непотребном телешоу далеко за полночь. Проходя по деревянному портику, я на секунду закрываю глаза и вижу перед собой дам в белых кринолинах и капорах, джентльменов в костюмах с широкими галстуками, – сплошь благовоспитанность и добродушие.
Потом я снова открываю глаза и обнаруживаю подлинные миазмы личности и наличности, буро-зелеными машут со всех сторон, напор изнашивающейся человеческой плоти почти лишает тебя дееспособности в этой давке. Млекопитающие пыхтят мне в затылок, их дыхание смрадное и гнилое от вездесущего пива с чипсами, тела покрыты толстым слоем пота и грязи. Завидущие глаза шарят по бетонному полу в надежде найти там выроненный в приступе возбуждения билет – любой билет, может статься, победный. Безумная депрессия наступает тогда, когда эти людишки осознают, что никогда им уже не вернуть своих денег, что никакая фея не помашет у них перед носом волшебной палочкой и ничего не исправит. Не видать им ни неба в алмазах, ни лимузина у дверей особняка.
