За себя или за нашу надменную леди всея особняка?
— Что?
Я похлопываю ее по руке.
— Ты восхитительна, — говорю я. — А моя племянница, сказать по правде, умом не блещет. Ты только посмотри на это сборище! Обычно я предпочитаю не привлекать к себе внимания сил зла тем, что критикую родственничков, но ты просто погляди на эти фальшивые улыбочки и кислые физиономии. Когда я уйду отсюда, мне придется залезть в ванну и долго тереться проволочной мочалкой, чтобы избавиться от негатива. Предлагаю тебе сделать то же самое. Эти люди — кучка чертовых лицемеров, поедающих хворост, нравится им это или нет. И знаешь, что еще?
— Что?
Я наклоняюсь к ней и театральным шепотом произношу:
— Это мог бы быть настоящий хворост из леса, причем в кроличьем помете, они все равно бы ели. Потому что Венди Спиннакер — их вождь и повелительница.
Она смеется. Мне нравится ее смех. Мы сидим в комфортном молчании — для посторонних глаз мы просто две гостьи, из вежливости вступившие в светскую беседу, потому что скоро станут родственниками. Но меня распирает от потребности рассказать ей обо всем. Хотя, конечно, я начала не лучшим образом — из-за отсутствия практики не чувствую себя сильной в светской болтовне.
— Итак, расскажи мне о себе, — говорю я, поддавшись порыву. — Ты делаешь все, что душе угодно, раз уж пока не замужем и не связала свою жизнь с этим парнем?
Она слегка поднимает брови:
— Ну да, у меня хорошая работа и вообще… всякое бывало. Знаете, мне же почти тридцать, так что пора уже взрослеть по-настоящему. Остепениться.
— Остепениться. Звучит кошмарно, не правда ли?
— Я думаю, это звучит… довольно приятно. Я имею в виду, если у людей взаимная любовь, очень даже хорошо перестать валять дурака и создать общий дом. — Она окидывает комнату глазами, вероятно, в поисках новой темы для разговора, а потом ее взгляд возвращается ко мне. — Кстати, мне очень нравится ваш наряд.
Сегодня я надела винтажное бархатное вечернее платье лилового цвета, купленное в бруклинской комиссионке. Оно все расшито бисером, и у него добротное, прямо-таки классическое декольте. Правда, моя зона декольте весьма так себе, честно говоря, она больше похожа на мешок с персиковыми косточками.
— Это мое платье для сенсаций, — говорю я, а потом склоняюсь к ней ближе и шепчу: — Я до смешного горжусь своими «девочками». Говоря по правде, пришлось засунуть их в этот приподнимающий лифчик, чтобы все выглядело как следует; я подумала, что они могли бы помочь мне произвести последний фурор. Но после этого больше никаких бюстгальтеров. Я им пообещала.
— Обожаю этот цвет. А я не знала, как одеться, поэтому надела серую рубашку, думала, она для всего подойдет, но на фоне остальных нарядов она выглядит ужасно уныло. — Марни слегка пригнулась и рассмеялась. — Вряд ли я когда-то видела столько красных свитеров в одной комнате сразу.
— Это рождественская форма у нас в Фейрлейне. Я удивлена, что тебе вообще разрешили въезд в город.
Тут как раз подоспела старшеклассница с подносом, и мы обе выбираем по стаканчику с красным напитком. Для меня это уже четвертый, но кто тут считает? Я чокаюсь с Марни, и она улыбается. Я все смотрю и смотрю в ее глаза, которые похожи на мои собственные так, что это сбивает с толку. Голову слегка покалывает там, где надо лбом начинаются волосы.
— Ну-с, — говорю я, — как по-твоему, выйдя замуж, ты сможешь остаться собой, сохранив этот чудесный свободный дух?
Ее глаза расширяются.
— Мой свободный дух? — повторяет она и смеется. — Нет-нет-нет! Я действительно предвкушаю, как остепенюсь. Как мы купим дом, заведем детей. — Марни улыбается. — Я думаю, каждому нужен небольшой жизненный план.
— Может, тут-то и кроется моя ошибка. Не думаю, чтобы я когда-нибудь хоть минуту следовала какому-то жизненному плану. — Улучив момент, я слегка вздыхаю и залезаю в декольте, чтобы чуть-чуть подправить своих «девочек», наставив их на путь истинный. — Скажи мне вот что: это стоит того, чтобы расстаться со свободным духом?
— Жизненный план означает безопасность. И обязательства.
— Ах, — скриплю я, — все это… Теперь понятно, почему я никогда не делала ничего подобного. У меня мурашки по коже каждый раз, когда кто-то говорит, что безопасность — это хорошо. А еще и обязательства. Бр-р-р.
— Э-э… а вы были когда-нибудь замужем?
— Господи, конечно да! Дважды. Вообще-то, даже почти трижды. В первый раз за профессором с прославленным именем Уоллес Элдерберри, на минуточку. — Я склоняюсь ближе к Марни, накрываю ее ладонь своей и улыбаюсь. — Он тратил свою драгоценную земную жизнь на изучение жизненного цикла определенного вида насекомых с зелеными головками. Мы путешествовали по Африке и собирали представителей этого вида. Таких, в твердом хитине, и настолько нелепых, что на них невозможно было смотреть дольше двадцати секунд. Можешь себе представить? А когда мы вернулись домой, я поняла, что навидалась всяких жуков на всю оставшуюся жизнь. — Я понижаю голос до шепота. — По правде говоря, и сам Уоллес Элдерберри начал смахивать для меня на большого таракана. Так что мы развелись.
— Ого! Муж, превратившийся в таракана! Совсем как у Кафки.
— Боже, неужели тебе не нравится, когда люди умудряются упомянуть Кафку в праздном разговоре на послерождественской вечеринке?
— Ну, вы первая начали, — улыбается она. — А что случилось со вторым мужем? Во что превратился он?
— Во второй раз я вышла замуж вопреки здравому смыслу — чего, кстати, никогда-никогда не следует делать, просто на случай, если ты раздумываешь на эту тему…
— Я не раздумываю, — говорит она.
— Ты-то, конечно, нет, но многие люди легко совершают подобную ошибку. Ладно, тогда я вышла за Руфуса Халлорана, адвоката для неимущих, и мы открыли в Бруклине контору в небольшом офисе на первом этаже с окнами на проезжую часть. Это было в семидесятые, в городе тогда царил полный бардак, и мы проделывали большую работу помогая беженцам и бездомным. Как-то так.
— И что случилось потом? Он что, тоже превратился в таракана?
— Нет. Боюсь, у него не хватило бы воображения во что-то превратиться. Он оказался адски скучным человеком, который видел лишь темную сторону вещей, я смотрела на него, и мне чудилось, что его окружает серая дымка, очень плотная, через нее не пробиться. Я уж к нему и так и сяк, по-доброму, как только могу, и все зря. Вообще никакого удовольствия, только заборы из скучных длинных слов. И в результате — развод. Вполне закономерно.
— Серьезно? — Она склоняет голову и усмехается. — Вы развелись с мужем потому, что он скучный? Не знала, что
