всю комнату, и, клянусь, что-то проскакивает между нами, какая-то искра.
Я уже совсем было поднялась со своего места на маленькой софе, но сейчас падаю обратно, закрываю глаза и стискиваю кулаки.
Я ее знаю.
Боже мой, у меня на самом деле возникает такое ощущение.
На то, чтобы собраться с духом, уходит минута. В конце концов, я могу ошибиться. Но нет, так оно и есть. Марни Макгроу, в точности как и я в старые добрые времена, смело противостоит натиску южной аристократии, и я вижу ее сразу молодой и старой, и это заставляет мое немощное сердце колотиться отчаянно, как в былые времена.
«Иди сюда, милая», — телепатически транслирую ей я.
Так вот, значит, для чего я здесь. Не для того, чтобы положить конец годам семейных неурядиц. Не для того, чтобы пить эти абсурдные коктейли, и даже не для того, чтобы припасть к корням.
Мне было суждено встретить Марни Макгроу.
Я кладу ладонь себе на живот, туда, где с прошлой зимы во мне растет клубок опухоли, плотная, твердая субстанция, которая, я уже знаю, убьет меня еще до наступления лета.
«Подойди сюда, Марни Макгроу. Мне так много нужно тебе сказать!»
Но пока нет. Пока нет. Она не подходит.
Ах да! Конечно же. Существуют правила, которые следует выполнять, когда тебя демонстрируют благовоспитанному южному обществу как нареченную наследника. И под напором происходящего Марни Макгроу начинает нервничать, трепетать, а потом совершает ужасную оплошность, настолько восхитительную и запредельно чудовищную, что ее одной хватило бы, чтобы раз и навсегда предстать передо мной в выгодном свете, даже если бы я еще не знала Марни. Она отказывается от хвороста, испеченного Венди. Сперва она просто вежливо качает головой, когда к ней подталкивают это традиционное блюдо. Она пытается утверждать, что не голодна. Это определенно не соответствует действительности, на что и указывает ей Венди, сверкнув глазами-лазерами: ведь им с Ноа пришлось много часов провести в пути, пропустить и завтрак, и обед, перебиваясь на борту самолета одним лишь арахисом.
Милочка, ты должна поесть! — восклицает Венди. — Да на твоих косточках нет ни единого лишнего грамма, благодарение небесам!
Я закрываю глаза. Ну вот, девушка провела здесь всего несколько минут и уже удостоилась уничижительной присказки «благодарение небесам». Марни, дрогнув, тянется к еде, берет булочку и темную виноградинку, но и это тоже ошибка.
— Нет-нет, моя дорогая, возьми хворост! — настаивает Венди. Мне знакомы эти интонации. Ноа каким-то образом умудрился не объяснить своей единственной и неповторимой, что семейный закон требует, чтобы гости угощались хворостом, после чего им следует грянуть оземь и извиваться от восхищения, потому что в этом году он удался гораздо лучше, чем в прошлом.
И тут Марни произносит фразу, которая определяет ее дальнейшую судьбу. Заикаясь, она выдавливает из себя:
— П-простите, но мне правда как-то неловко есть ветки…
Я прикрываю рот ладонью, чтобы никто не увидел моей широкой улыбки.
Ага! Глаза моей племянницы вспыхивают, она смеется своим раздраженным, пугающим смехом и говорит громким голосом, который заставляет всех замолчать и посмотреть на нее:
— Моя дорогая, с чего ты взяла, что хворост имеет что-то общее с ветками? Ради всего святого! Ты так решила потому, что оба этих слова вроде как связаны с деревьями? Пожалуйста, не говори, что ты именно так и подумала!
— Извините, я не… ох, я прошу прощения…
Однако ничего уже не изменишь. Что сделано, то сделано. Блюдо уносят, а Венди величаво удаляется, качая головой. Люди снова принимаются беседовать: Венди незаслуженно обидели; ну и детки нынче пошли; никакого воспитания!
А что же Ноа, надежда и опора Марни, ее защитник, где он был, пока разыгрывалась эта небольшая мизансцена? Я вытягиваю шею, чтобы его увидеть. Ах да, он, конечно же, отлучился со своим лучшим другом Саймоном Уипплом. Я вижу, как в прилегающей к гостиной бильярдной он смеется над чем-то, что сказал Уиппл, — два жеребчика бьют копытами, потешаясь над какой-то плоской, бессмысленной шуточкой.
Так что я поднимаюсь и иду к Марни. На ее щеках горят два ярких пятна, и теперь, без беретки, белокурые волосы свободно спадают вдоль лица. Возможно, они немного растрепались, и, вероятно, Венди уже сочла это непростительным. Пляжная прическа. Не для приемов в обществе. Определенно не та прическа, с которой следует появляться на послерождественском чаепитии, где собирается весь цвет города Фейрлейн штата Вирджиния.
Я отвожу Марни к своей кушетке, похлопываю по сиденью рядом с собой, и она садится, прижав к вискам кончики пальцев.
— Мне так жаль, — жалобно произносит она, — я такая идиотка, правда же?
— Пожалуйста, моя милая, — говорю я, — хватит уже извиняться.
По ее глазам я вижу, что до нее дошло, сколько ошибок она уже совершила. Даже если не упоминать хворост, остается одежда, которая совершенно не подходит для этого маленького званого вечера.
Черные брючки в обтяжку! Туника! В море требуемых этикетом красных кашемировых свитеров, тщательно уложенных, покрытых слоем лака волос и сережек в виде миниатюрных санта-клаусиков Марни Макгроу с ее длинными золотистыми волосами, спутанной челкой, падающей на глаза, осмелилась надеть серую рубашку — и без единого ювелирного украшения, блеск которого служил бы признанием того, что Рождество — всем праздникам праздник, а самая важная его часть — послерождественское чаепитие! А ее обувь: бирюзовые кожаные ковбойские сапожки! Потрясающие, конечно. Но совершенно неподходящие для высшего общества.
Я беру Марни за руку, чтобы утешить, а заодно незаметно посмотреть, что там у нее с линией жизни. Если женщина дожила до старости, она может безнаказанно дотрагиваться до людей, раз уж она по большей части незаметна и к тому же безвредна.
— Не обращай внимания на Венди, — шепчу я ей. — Она пропустила курс хороших манер, потому что посетила за это время целых два дополнительных индивидуальных курса по запугиванию людей.
Марни смотрит вниз на свои руки.
— Нет, я вела себя ужасно. Мне следовало взять этот хворост, — бормочет она снова.
— А вот и ни хера, — шепчу я в ответ, заставляя ее рассмеяться. Люди находят забавным, когда старухи упоминают в речи хер и тому подобное. Должно быть, сквернословя, мы нарушаем какой-то фундаментальный закон природы. — Ты пыталась вежливо уклониться от поедания занозистых деревяшек и на свою беду смутилась.
Она смотрит на меня.
— Но… но ведь такой хворост не имеет ничего общего с деревяшками. Вроде бы.
— Зато название самое деревянное, хоть и давно уже прижилось в языке. И что? Ты должна была изучить все европейские блюда для подготовки к рождественскому чаепитию? Не смеши меня!
— Мне следовало знать…
— Послушай, ты за кого?
