гражданских прав. И раз король неправильно начал наступательную войну, то мы отказываемся сражаться.
С этого же времени в политический догмат финляндцев открыто и распространенно возводится условная преданность королю, условное верноподданство. Каждый финляндский гражданин стал признаваться высшим непогрешимым судьей действий своих коронованных правителей и местных властей. Если этот судья — отдельный финляндец — с своей личной точки зрения находил требования и распоряжения властей неправильными, то считал себя не только в праве отказаться от их исполнения, но и противодействовать им. «Так как король, наш государь, отнял наши права, расторг связывающие нас узы, играл своими клятвами, то и нам также вполне дозволено нарушить связи, соединяющие нас с ним, и, в качестве законных защитников прав угнетенного гражданина, обратить его к справедливости». Таковы подлинные слова финляндца Г. М. Спренгтпортена. «Если, — прибавляет он, желая особенно подчеркнуть справедливость своих слов и поиронизировать над противниками его мнения, — это рассуждение не согласно с логикой прусского солдата, то оно согласуется с понятиями крестьянина с берегов Саймы».
Подобные выражения раздаются по всей современной нам Финляндии, они в устах всех политических деятелей. Особенно усердно стала культивироваться в Финляндии идея условной преданности со времени приступа России к объединительным мероприятиям. В декабре 1904 года газета «Fria Ord» рассуждала так: манифестом 3 февраля 1899 года в Финляндии введено единовластие, и вследствие этого единовластия «граждане освободились от своих обязанностей». Вы, русские, — говорят постоянно финляндцы, сотнями органов своей печати, — незаконно ввели в Финляндии устав о воинской повинности, правила 3 февраля 1899 года, постановления общегосударственного законодательства и т. п. Вы нарушили наши финляндские законы, вы не соблюли клятву верности нашей конституции, и тем самым мы освободились от всяких обязательств по отношению к России. Мы в праве не идти на призывы в воинские присутствия, мы законно можем не платить вам военного налога, мы справедливо не признаем вашего общегосударственного законодательства. Вы напрасно заставили нас страдать во время Восточной войны 1854-1855 гг.; вы неосновательно хотите, чтобы сыны Финляндии шли умирать в Хиву или Армению; мы требуем особого флага для нашего торгового флота, чтобы его не расстреливали вместе с русским, и т. д. и т. д.
Ясно, что учение Фреденшерна и Спренгтпортена обрело в Финляндии особенно благоприятную почву и согласуется с политическим мировоззрением финляндских политиков.
«Есть разница, — говорит финляндское издание, — между рабским повиновением и верноподданнической преданностью свободного гражданина, которая может требовать даже сопротивления и мятежа против властей». Конечно, между рабским повиновением и верноподданнической преданностью есть разница, но далее по пути толкования финляндских философов, юристов и политических деятелей идти нельзя, так как невозможно из верноподданнического долга выводить, как это делают они, право мятежного сопротивления власти.
Официального признания «право сопротивления» нигде в Европе не получило. Знаменитый философ Кант начисто и категорически отрицал его. «Сопротивлением» пользовались, но лишь захватным образом и исключительно в эпохи революций.
Идея права сопротивления — революционная идея. Признать ее, значит фактически упразднить правовое состояние общества, узаконить мятеж, бунт, революцию.
Нельзя допускать даже пассивного сопротивления, ибо между пассивным и активным сопротивлением нет точной грани. Растлевающее значение всякого сопротивления для общества не подлежит сомнению.
Финляндцы наших дней говорят и пишут: если чиновник усмотрит, что тот или иной закон издан неконституционно, без соблюдения основных законов края, он может не исполнять его. Иначе говоря, не монарх, не высшее правительство ставится на страже закономерности законодательных актов, а мелкий чиновник, иногда малограмотный носитель мундира того или иного ведомства. Монарх и высшее правительство по этой финляндской юриспруденции не имеют права требовать от чиновника исполнения закона, если этот чиновник единолично соизволил признать акт незакономерным.
Нет страны, где бы представителям исполнительной власти предоставлено было право входить в рассмотрение конституционности законов. Даже в Англии и Северной Америке едва можно усмотреть ничтожные зачатки чего-то подобного. Во Франции, Германии, Австрии исполнительная власть не пользуется правом, на которое претендуют финляндцы.
По мнению известного юриста Лабанда, высокая политическая обязанность исследовать и констатировать факт соответствия закона конституции принадлежит правителю страны. В Германии не отдельный судья или чиновник исполнительной власти, а император является стражем и охранителем имперской конституции. Все эти прерогативы императорской власти политиканствующие финляндцы переносят на свое чиновничество и даже на каждого отдельного гражданина.
Отсюда ведет свое начало и второе, наблюдаемое в Финляндии явление. Финляндец требует от властей исполнения законов, но сам считает себя в праве, протестуя, переступать их беспрепятственно.
Таким образом история устанавливает, что идее условной преданности финляндцев насчитывается полтораста лет. Полтора столетия они взращивали эту идею, лелеяли ее, руководились ею.
Психология аньяльских мятежников жива в их потомствах. Дух аньяльцев сохраняется в финляндских политических деятелях. Знамя, поднятое в Аньяле, неизменно воодушевляло последующие поколения. Отцы и дети, внуки и правнуки руководились одними и теми же мыслями, прибегали к одинаковым приемам, для достижения общей всем им цели. — Финляндские политические деятели — один продолжающийся род. Когда мы внимаем заявлениям современных финляндских политиков и правоведов, нам слышится голос Фреденшерна и Спренгтпортена: та же логика, те же фразы, и все это точно окаменело в скалистой Финляндии.
Такое совершенно исключительное значение аньяльского мятежа для всей последующей истории Финляндии побудило нас развернуть перед читателем его подробности и обрисовать его главных деятелей. Надо же, наконец, нам, русским, знать, с кем мы имеем дело в Финляндии, какие идеи впитали в себя политические руководители финского народа в течение прошлых веков, какие мечты они облюбовали, к какой цели и какими путями стремились. «Не зная прошлого народа, можно ли принимать какие-либо меры для него в настоящем и будущем», — неоднократно повторяла Екатерина II.
Итак, идеи Спренгтпортена прочно привились и пустили глубокие корни, но сам он, его личность, симпатией в Финляндии не пользуется. О пользе, оказанной им Финляндии, с похвалой отзывались лишь фантазер и фразер Фридрих Сигнеус, генерал русской службы Отто Фуругельм, отыскивавший финляндские документы в архивах Империи, да В. Экелунд в кратком биографическом наброске 1877 г. По их словам, Спренгтпортен заслужил полную признательность своих соотечественников. А в семидесятых годах прошлого столетия профессором Ирье Конскиненом была сделана попытка возвести его в национальные герои финляндской государственности. Он восхвалил его патриотизм и самоотвержение, посвятил ему особое сочинение («Ирьё Мауну о Спренгтпортене и финском взрыве») и издал его переписку («Официальная переписка Георга Магнуса Спренгтпортена, генерал-губернатора Финляндии 1808-1809 гг.»). Он признал его доблестным сыном родины, сумевшим отвратить от Финляндии опасность владычества, основанного на победах.
Но Ирье-Коскинену дал внушительную отповедь профессор K. К. Тигерстедт особой монографией,
