Галиной он никак не мог найти нужного тона и, не понимая причин этого, злился на самого себя. Она, как и все остальные, старательно записывала его лекции и вела себя почти идеально. Но он каждый раз, когда встречался с ней глазами или ловил на себе ее напряженный взгляд, начинал ощущать какую-то непонятную неловкость. Он обращался к ней с вопросами — она отвечала холодно и деловито; он пробовал шутить — и видел в ответ лишь презрительно поджатые губы. Впрочем, порой, когда у него появлялось хорошее настроение, он увлекался и заговаривал аудиторию, и тогда Галина, словно забыв о своей нарочитой враждебности, смеялась вместе со всеми над его анекдотическими примерами или наперебой с другими старалась угадать правильный ответ.
В те времена Денис был одинок, поскольку незадолго до этого бесславно завершил полугодовой роман с разведенной женщиной по имени Анастасия, которая была на несколько дет его старше. Жениться на ней он не хотел, а переносить ее вечную закомплексованность надоело — так что расстались они достаточно холодно. Зарплаты едва хватало на самые тривиальные потребности, перспективы иной работы казались весьма неопределенными правда, защита диссертации прошла успешно. Это было целью трех лет жизни — но что делать дальше, он решительно не знал. Настроение было смутное, и, чтобы выйти из него, следовало бы влюбиться и жениться, наконец-то испытать то состояние, которое некоторых из его друзей уже начинало тяготить. Наступали новые времена, пора было научиться избавляться от удушья нищеты, когда не можешь позволить себе «Мальборо» и вынужден курить «Яву» когда выпивка заканчивается безнадежно-щемящей тоской; когда страшно заводить новый роман, потому что приличный букет может просто разорить… Но ведь невозможно жить без увлечений, без ухаживаний, и Денис постоянно нервничал и злился на собственную «неделовитость».
Многочисленные убого оплачиваемые лекции выматывали, он испытывал состояние ужасной беспомощности и безнадежности, от отсутствия перспектив, хотя ежедневно, с самым непринужденным и самодовольным видом входил в аудиторию, где его ожидало двадцать пар внимательных женских глаз и среди них — драгоценные сердитые карие глазки.
И все же иногда его настроение прорывалось в аудиторий, и тогда лекций становились тусклыми, а шутки — тяжелыми. Во время одного из таких приступов злобной растерянности он ухитрился обидеть Галину еще раз.
В самый разгар его запинающегося от повторов объяснения — это была подряд четвертая лекция — она чему-то вдруг засмеялась и обняла свою подругу.
— Ну, черт подери! — взбесился Денис. — Что вы там, как две лесбиянки, обнимаетесь? Дымова!
Кто-то в аудитории хихикнул, кто-то замер, кто-то не услышал, но она вдруг опустила голову и стала как-то жалобно тереть глаза рукой. Он еще по инерции продолжал говорить, повернувшись спиной, принялся что-то писать на доске, но уже почувствовал легкий ветерок отчуждения и осуждения — аудитория все-таки была женская, а настроение женской аудитории очень легко уловить.
— Денис Владимирович, — тихо позвала его та бледная девушка, которую он запомнил еще с первого занятия. Он повернулся.
— Что, Катерина?
— Вы несправедливы к Дымовой, так нельзя.
Он посмотрел на третий ряд. Галина сидела, низко опустив голову, а подруга ей что-то говорила, злобно глядя на него.
Секунду поколебавшись, он подошел к девушкам, чувствуя такой невероятный приступ нежности, что испугался выдать себя интонацией.
— Ну, Галина, — тогда он первый раз назвал ее по имени, — простите меня, прошу вас. Я виноват, я был груб. Я так устал сегодня, что мог сказать глупость. Не плачьте! — И осторожно, чтобы не испачкать мелом, погладил ее по голове внешней стороной руки. Она кивнула и промокнула глаза, стараясь не размазать тушь. Конфликт был улажен, но после него Денис почувствовал себя совсем неуютно. «Все прямо по Фрейду, — думал он в тот день, — стесняясь проявить нежность, я бессознательно демонстрирую показную враждебность. А что злиться, она-то тут при чем? Что за свинство срывать собственную неустроенность на бедной девочке!»
Впрочем, последнее определение было явно не к месту. Девочкой она была далеко не бедной, и если он сам носил единственный костюм, купленный лет десять назад, то Галина одевалась дай Боже — в самые модные и элегантные вещи. А уж душилась так, что страшно было приблизиться — Дениса всю жизнь больше всего возбуждали именно запахи.
В колебаниях и нерешительности время тянется крайне неприятно и медленно. А между тем прошел Новый год и началась сессия. За день до экзамена, он наконец-то получил долгожданный диплом кандидата наук, напился со своим научным руководителем и, так до конца и не протрезвев, явился поутру в институт.
Их группа давно уже знала о состоявшейся защите, а потому встретила его с шумным восторгом. Небрежно покачиваясь на стуле в окружении свежих и задорных мордашек, старавшихся предупредить каждое его желание, он поневоле почувствовал себя героем дня. Кто-то сбегал за пепси-колой и бутербродами, и Денис небрежно жевал, слушал ответы, расписывался в зачетках, переглядывался с Галиной и непрерывно острил. Часа через два, отсидев зад на жестком стуле, он перебрался на кафедру, где никого не было, кроме лаборантки. Развалившись на замечательно удобном диване, Денис почувствовал себя почти счастливым. Но постепенно, по мере того как его студентки сдавали экзамен и уходили, начал незаметно грустнеть. Это была их последняя встреча, поскольку он уже твердо знал, что после этой сессии подаст заявление и уйдет из института. Да, сейчас он был центром внимания — и, судя по всему, искренней симпатии, а дома его ждало одиночество во всей своей полноте — молчащий телефон и грустные, однообразные незаполненные дни.
Правда, один эпизод на короткое время развеял его грусть, точнее — рассмешил. На кафедру, запыхавшись, ворвалась высокая крупная девица не слишком симпатичная на лицо, но зато с таким рельефным бюстом, что, глядя на него, у любого мужчины невольно возникал зуд в ладонях.
— Уф, Денис Владимирович, как хорошо, что я вас застала! — затараторила она, роясь в своей объемистой сумке. — Я уж боялась, что вы уйдете.
— Ну и что дальше? — поинтересовался он, небрежно принимая ее зачетку.
— Как, вы разве не помните? Что именно?
— Я же вам позавчера на этом диване сдавала!
Это было сказано с таким неподдельным простодушием, что вызвало всеобщий хохот.
Случайно или нет, но Галина оказалась последней. Когда они остались наедине, между ними пробежала тень какого-то странного смущения. Он избегал смотреть ей в глаза, скользя взглядом по ее округлым коленкам, обтянутым фиолетовыми колготками; смотрел в окно, в пол, в потолок и всячески старался сохранить невозмутимый вид. А она что-то читала по листу, бумаги, не глядя на него. Но стоило
