близко к своей стартовой эпохе, очень близко. Теоретически могу дожить в ней до своего дня рождения.
Дома на окраине города были такие же убогие, как и в деревне, а вот чем ближе к порту, центру, тем становились выше и лучше, что китайские, что европейские, как и в любом другом городе. Улицы широкие, не мощеные, но, если не считать китайскую окраину, чистые. Горожане уже проснулись, заспешили по делам. Почти все двигались в сторону гавани. Пешеходами были только аборигены. Русские ехали или на извозчике, по большей части одноконном, или на рикше. Последних было намного больше. Одна пара ног дешевле трех. По обе стороны улиц на первых этажах стали все чаще появляться лавки, парикмахерские, бани… Некоторые были заколочены.
Первую гостиницу я пропустил, потому что вывеска над входом была на французско-рязанском «Hotel Париж». В жизни бы не остановился в таком заведении. У меня при виде подобных надписей возникает доходяга, который пытается щуплым задом присесть сразу на два стула, но проваливается в узенький просвет между ними. После перекрестка, по центру которого навалена куча свежих конских «каштанов», частично раздавленных колесами, было небольшое трехэтажное здание из красного кирпича с широким полукруглым крыльцом, к которому вела лестница в пять ступеней и которое защищал сверху полукруглый навес из темно-синей материи. Над ним к стене прибита деревянная вывеска, покрашенная в синий цвет, с белой надписью «Гостиница Херсонес». Перед и после букв было нарисовано по белой чайке, словно бы пикирующих в темно-синий навес над крыльцом, перепутав его с морем.
Я счел название знаком судьбы и крикнул рикше на китайском языке:
— Остановись перед входом!
Китаец с разбега проскочил малость и сразу сдал назад так, чтобы я слез с повозки прямо напротив двустворчатой двери с длинной толстой вертикальной рукояткой из бронзы, потускневшей по краям и захватанной до блеска посередине. Я ловко спрыгнул на землю, радуясь, что опять молод и полон сил. Никто не вышел навстречу гостю, поэтому я показал рикше, чтобы захватил мои вещи. Привык, что руки всегда свободны, что для переноски есть слуги.
Бронзовая рукоятка была липкой, будто открывали ее только жирными руками. Тяжелая дверь заскрипела надрывно. Внутри никого, если не считать полумрак, щедро пропитанный запахом затхлости. Справа от двери был длинный темно-синий диван, возле которого стояли два низких журнальных столика, на дальнем из которых лежали несколько газет, вроде бы. Почти напротив входной двери находилась деревянная лестница на второй этаж. Слева — стойка портье, позади которой к стене прибиты два ящика на двенадцать ячеек каждый: в большем, видимо, для почты, все были пустыми, в меньшем все заняты ключами с деревянными брелками-грушами с номерами по порядку. Или постояльцы уже умотали по делам, или их нет. Я заколебался: не свалить ли и мне? Если не встречают, значит, надо идти в другое место. Тут и послышались торопливые шаги: кто-то быстро спускался по деревянной лестнице.
Это был сухощавый южанин лет сорока. Волнистые, черные с редкой сединой волосы тщательно зачесаны назад. Стрижка короткая, виски косые, брови густые, почти сросшиеся, нос длинный крючковатый, усы аккуратно подстрижены и плавно переходят в короткую бородку. Одет в темно-серый костюм-тройку и белую рубашку, на брюках стрелки. Я уже забыл, что это такое. Галстук узкий темно-синий. На ногах черные кожаные полуботинки, начищенные. Когда-то для меня ходить в костюме да еще с галстуком было наказанием, а сейчас смотрел на одетого так человека — и радовался. Спускаясь по последнему пролету, он без радости, с недоумением смотрел на меня и рикшу с моим скромным барахлом. Зеркала с собой у меня не было и по пути не попадались, поэтому не знаю, насколько привлекательно выгляжу с шишкой на лбу и в странной для нынешней моды, мятой и грязной одежде. Судя по взгляду южанина, я не тянул на того, кому по карману поселиться в таком шикарном месте.
— Доброе утро, молодой человек! — поприветствовал мужчина, спустившись с последней ступеньки, и, видимо, на всякий случай поинтересовался: — Желаете остановиться у нас?
Я поприветствовал в ответ и добавил:
— Если не очень дорого.
— За номер люкс рубль в сутки, за другие номера на втором этаже семьдесят пять копеек, а на третьем по шестьдесят пять. Дешевле и лучше не найдете. До войны цены начинались с двух рублей, — проинформировал он.
— Пожалуй, поживу у вас на втором этаже, — согласился я и заплатил рикше шесть цяней, добавив один на чай, после чего он, положив мои вещи на ближний журнальный столик, попятился к двери, кланяясь и благодаря на ломаном русском языке, хотя знал, что говорю на китайском.
Наверное, забыл от радости, что рабочий день начался так удачно.
— Сколько дней проживете у нас? — доставая из-под стойки толстенную тетрадь в кожаном переплете, спросил мужчина.
— Понятия не имею, — честно признался я. — Пока не решу свои дела.
— По какому делу прибыли? — задал он следующий вопрос, поставив рядом с тетрадью чернильницу и деревянный стаканчик с заточенными карандашами и деревянными ручками с металлическими перьями.
— По трагическому, — шутливо произнес я и проверил свою легенду: — Работал штурманом на пароходе «Мацзу» под португальским флагом. Ночью мы подорвался на мине где-то неподалеку отсюда. Во время взрыва я ударился головой, — потрогал шишку на лбу, — потерял сознание. Когда очнулся, пароход уже тонул. Схватил, что успел, выбрался на главную палубу, а там никого и шлюпок нет. Хорошо, на мне спасательный жилет был. В нем и отправился в плавание. К счастью, берег оказался недалеко.
Судя по соболезнованию на лице собеседника, байка проканала.
— Говорят, мин много наставили и наши, и японцы, — сообщил он, после чего спросил: — Паспорт есть?
— Нет. Он был у капитана, который боялся, что сбегу в порту. Жалованье задерживал, сукин сын! — ответил я и, заметив, как напрягся мужчина, успокоил: — Деньги у меня есть. Кое-что продал китайцам в Кантоне, где мы грузились на Тяньцзинь.
— Сегодня же сходите в полицию, пропишитесь у меня и закажите новый паспорт, иначе у нас обоих будут неприятности, — посоветовал он.
Странно, я был уверен, что прописку придумали коммунисты, поэтому поинтересовался:
— Какие именно?
— Штраф. Для вас небольшой, пятнадцать копеек в день, но не более десяти рублей, а вот с меня сдерут пятьдесят целковых, — рассказал он и спросил: — Как вас запишем, молодой человек?
Я назвал настоящую фамилию, имя и отчество, от которых уже порядком отвык, даже показались фальшивыми.
— Я хозяин гостиницы. Зовут Константин Георгиевич. Фамилия Милиоти, — представился он.
Говорил он с южным акцентом, шокающем и с фрикативным
