«г», поэтому я задал уточняющий вопрос на греческом языке:
— Вы грек из Малороссии?
Хозяин гостиницы радостно заулыбался и уточнил:
— Из Тавриды. Севастополь, — после чего спросил: — Откуда знаешь греческий язык?
— В Одессе вырос, — ответил я. — Там все полиглоты.
— Это верно. Рядом со мной держал ювелирную лавку иудей из твоего города. Так он говорил на шести языках. Уехал, пройдоха, в самом начале войны, в феврале. И мне советовал, а я не послушал. Ему было проще, товар занимает мало места. Погрузил в купе поезда и укатил. А гостиницу в вагон не втиснешь, и оставить не на кого, — поведал Константин Георгиевич, после чего взял ключ с номером два и предложил: — Пойдем, покажу твой номер. Единственная служанка-китаянка ушла с моей женой на базар. Остальную прислугу мы распустили. Сами справляемся. Всего два жильца осталось, ты третий.
Мы поднялись по лестнице со скрипучими ступеньками на второй этаж, где в конце полутемного коридора были номер один слева и номер два справа.
— Окно на улицу, на север. Комната не так сильно нагревается днем, — предупредил господин Милиоти, открыв дверь ключом и толкнув внутрь. — Если хочешь, могу дать с окном во двор.
— Не надо, — отказался я, потому что не собирался задерживаться здесь надолго.
Комната была скромной: двуспальная деревянная кровать с двумя белыми подушками горкой поверх темно-синего покрывала, небольшой стол и два стула с деревянными сиденьями, шкаф для одежды с овальным зеркалом, вставленным в одну из дверок. Ночная посудина отсутствовала.
— Уборная и умывальник в противоположном конце коридора. Для кавалеров направо. Впрочем, можно в любой: дам сейчас нет, — проинформировал хозяин гостиницы. — Если надо что-нибудь постирать, пришлю служанку, когда вернется. К завтрашнему утру будет чистым и отглаженным.
— Надо, но не сейчас. Не во что переодеться. Сейчас приведу себя в порядок, а потом схожу в банк, поменяю деньги, в полицию по поводу прописки и на обратном пути куплю одежду, — поделился я своими планами. — Не подскажите, где они находятся?
— Русско-Китайский банк в Новом городе, но на нашей улице, ближе к порту, есть отделение его, а немного дальше участок. Не пропустите и не заблудитесь, — ответил он и вышел со словами: — Не буду вам мешать.
— Сегодня какой день недели? — спросил я вдогонку.
— Пятница, двадцать третье апреля тысяча девятьсот четвертого года! — донесся веселый голос из коридора.
Видимо, он не очень-то и поверил в мою байку, по крайней мере, не во всё, рассказанное мной.
Я остановился перед шкафом. На меня смотрел угрюмый молодой человек с набухшей и посиневшей, косой болячкой на лбу, выглядевший, судя по отсутствию перелома на ноге, старше своих восемнадцати лет. Никогда не узнаю себя в зеркале. Если бы встретил свою копию на улице, принял бы за невезучего пьяницу и прошел, не поздоровавшись.
2
4
Первым на моем пути был большой двухэтажный магазин с вывеской на русском и французском языках «Марсеру. Одежда и обувь из Франции», который я миновал, потому что надо было определиться по деньгам. Отделение Русско-Китайского банка располагалось на первом этаже двухэтажного каменного здания. К входу вела каменная лестница в три низких широких ступени под полукруглым жестяным навесом. Наверное, во время ливня звон капель о металл слышит вся улица. Наружная сплошная толстая деревянная двухстворчатая дверь была открыта, причем створки пристегнуты крючками к стене. Внутренняя была одинарная и со стеклянной вставкой в верхней половине. За ней стоял массивный бородатый то ли швейцар, то ли охранник, то ли два в одном, облаченный в красный с желтым мундир и фуражку с черным козырьком. Через стекло он окинул меня грозным взглядом, остановившись на шишке на лбу, после чего открыл внутреннюю дверь и поприветствовал. Видимо, по утрам он видел и не таких красавцев.
Операционный зал был большой и высокий. По обе стороны от входа стояли два длинных темно-коричневых кожаных дивана и рядом с каждым по два журнальных столика, на коричневых лакированных столешницах которых лежали по несколько экземпляров местной газеты «Новый край», одностраничной, с текстом на обеих сторонах и обязательным уведомлением «Дозволено цензурою», и на одном книга, открытая примерно на середине. Предполагая, что читал ее клерк — молодой человек лет двадцати, светло-русые короткие волосы зачесаны на пробор посередине и тщательно прилизаны, концы тонких усов загнуты кверху, одет в костюм в красно-коричневую клетку, белую рубашку и черный тонкий короткий галстук завязанный бантиком — сразу направившийся ко мне, улыбаясь, как лепшему френду. В глубине зала была выгорожена зона для кассиров: деревянный барьер, покрытый лаком, на котором стеклянный в железной раме из прямоугольников, через которые не протиснется взрослый человек. Вроде бы и не решетка, но и защищает надежно по нынешним временам. Окошек для кассиров было три, но всего перед одним, средним, сидел пожилой мужчина с буйной черной шевелюрой, немигающим взглядом питона выпученных серых глаз, будто сам себя и удавливал.
— Как к вам обращаться, сударь? — поздоровавшись, поинтересовался молодой клерк.
Тут я и завис малость. Придумывая легенду, забыл определиться со своим социальным статусом, да и путался в «благородиях». Поскольку я гражданский штурман, а не офицер или дворянин, за которых выдавать себя рискованнее, значит, человек образованный, то есть разночинец, которые, как я знал, не являются податным сословием, но и особое обращение к ним не предусмотрено.
— Можно просто Александр, — разрешил я.
— По какому вопросу пожаловали к нам? — спросил он.
— В Кантоне китайцы расплатились со мной серебряными слитками. Обменяете их на рубли, чтобы смог добраться домой? — сказал я и коротко изложил, как, благодаря мине, оказался в Порт-Артуре.
На гладеньком лбу молодого клерка появилось бегущая строка «Какая интересная жизнь у людей, а я тут гнию в банке!». Предполагаю, что в последнее слово он вкладывал не менее двух смыслов. Пожилой слушал с явными признаками жалости, что не помешало ему тщательно осмотреть принесенные мной серебряные «копыта» и взвесить их на небольших рычажных весах с маленькими гирьками. После чего долго щелкал кругляшками деревянных счетов, определяя, сколько содрать с меня за обмен. В конце концов, мне выдали несколько купюр, которые назывались государственными кредитными билетами и в любом банке обменивались на золото, и горсть серебряных и медных монет на общую сумму семьдесят два рубля пятьдесят шесть копеек.
Все купюры были тысяча восемьсот девяносто восьмого года, но, в зависимости от номинала, разного размера (чем выше, тем больше) и оформления. Так на билетах от одного рубля до десяти изображение размещалось по вертикали, а начиная с двадцати пяти — по
