не разглашать содержание сегодняшнего разговора»… Написал? «кроме случаев, когда сведения будут затребованы иноками монастыря святого Марка Печерского».
Вот тут меня Кондратий обнял. Монастырь Марка Печерского! Это ж обитель иноков-некромантов, которые от смерти энергию забирать могут! Дар редчайший, и, честно сказать, страшноватый.
— Ну, чего ты с лица-то исказился? — сурово усмехнулся Илларий. — Дату сегодняшнюю поставь, добавь: «в сем клянусь своею жизнию» и подпись… Давай бумагу.
Изъял он моё обязательство и бровки этак домиком сложил:
— А теперь, Илюша, надо нам с тобой дознаться: с чего вдруг обычный маг-природник смог энергию жизни вобрать? В досье твоём написано, что проверяли тебя в юности штатно, и подобных способностей отрок Илия не проявил. Да я и сейчас, глядя на тебя, вижу, что нету в тебе таких талантов.
— Нету! — искренне выпучил глаза я. — И отродясь не было!
— Вот видишь. А следы в ауре есть… — батюшка сел напротив и подпёр щёку кулаком. — Н-да, задача… А второго, говоришь, девчонка рядом с тобой упокоила — и не было уже такого чувства?
Я напряжённо перебирал воспоминания.
— Да не было! Не было, батюшка!
— Тихо, тихо. Да ты не кричи. Всё-таки, не сам убил, — он постукал кончиками согнутых пальцев друг о друга. — С другой стороны — ты ж не обучен, мог на расстоянии и не ухватить… — он снова пристально взглянул на меня, высоко подняв брови и распахнув глаза: — Или мог?..
— Да не знаю я! — я аж вспотел, чес слово!
— М-м-хм-м-м… — протянул батюшка. — Тогда, Илья, пойдём медленным путём. Давай-ка вспоминать по шажочкам, что ты сегодня делал, с того момента, как проснулся. Каждую мелкую деталюшечку…
И вспоминали мы битых два часа, пока не припомнил я, что предупреждали нас сегодня о возможном прорыве, и что атака ожидается мощная.
— И-и-и?.. — батюшка аж приподнялся, словно рыбак, вываживающий большую рыбину.
— И вместо обычного воинского снадобья выпил я особое.
Отец Илларий аж рот открыл:
— И ты каждый раз перед боем воинское снадобье пьёшь⁈ Это ж какие деньжищи!
Я смотрел на него, чувствуя себя ужасно глупо. Мне как-то про деньги и не думалось.
— Так ведь матушка-то моя — лучшая на Иркутский район травница. Она мне и в дорогу собирала, и посылками присылала…
— Погоди! Ты же Коршунов? Евдокия Максимовна — твоя мать, что ли⁈
— Ну да.
Матушка, хоть и отказалась в служивые люди идти и потому дворянство принимать не стала, дара была немалого, хоть и необычного — видела травы насквозь — какой вред в них и польза, как их ловчее применить, как сочетания сложить, чтоб эффект в десятки раз мощнее стал. За её снадобьями издалече приезжали и платили за то немалые деньги.
— Так-так-так-так-так! И какое, говоришь, особое снадобье ты принял?
Я неловко пожал плечами:
— Дык… Просто особое. Конвертик зелёный да с крестиком, чтоб, значицца, не промахнуться… Не знаю, с обычным я пушку-то в небо поворотил бы — нет?
Глаза батюшки чисто угольями загорелись:
— Вот, Илюша, и нашли мы нашу причину! — он подскочил и забегал по палатке: — А ещё есть? Зелье то? Тьфу, снадобье?
— Есть парочка. Ингредиенты в него идут шибко редкие.
— Так-так-так… Ты, Илья, их больше не пей, от греха… Принеси мне — щас прямо сбегай. На экспертизу отправлю.
Пришлось бежать. Возвращаюсь с пакетиками — батюшка пишет. Кивнул мне, головы не поднимая:
— Садись! Участие в военных действиях запрещаю тебе на полгода, — он поднял на меня глаза и прямо зыркнул исподлобья: — И это не шуточки! Природной склонности нет, а как себя магические каналы поведут — знать мы не можем. Вдруг болезненная страсть сформируется? А мне из хорошего бойца психопата-маньяка не хотелось бы получить!
Я поёжился. Меня как-то тоже подобная перспектива не радовала.
— Посему: домой. Отдыхать, восстанавливаться. Потом обычная комиссия — и можешь брать новые контракты. Выплаты получишь как по магическому повреждению, держи моё заключение, — он шлёпнул на бумагу печать и протянул мне. — Строго! С сегодняшнего дня от боевых действий отстранён. Понял?
— Так точно, — растерянно протянул я и пошёл в штаб — бумагу показывать.
02. НАШ ПУТЬ БОЕВОЙ
ДО ДОМУ
Ну, к чести штабных, всё мне оформили в лучшем виде, и медаль дали — «Георгия», третьей степени, и «Саранчу» не зажали.
И возвращался я на поезде с той не сильно удачной компании и с медалью, и почти без дырок, и живой-здоровый. И не в пассажирском вагоне, а прямо в кабине «Саранчи», пристегнутой цепями к грузовой платформе. Без комфорта, конечно, но зато при своём. А позади кресла пилота, на нескольких мешках с сеном, спала Марта. Как вышел к своим, вцепилась в меня, бегала следом, ну как собачонка. Безопасники день с ней промурыжились и отпустили. А майор — так вообще, хлопнул меня по плечу и сказал:
— Это теперь твоя головная боль, а не моя. Спас, вот и отвечай, казак.
— Да я ж даже не понимаю её!
— Ну, научишь. Да и чего там понимать? Баба же, — и ржёт…
Вроде, по каким-то там конвенциям положено. Справку даже выписали, в которой я числился ответственным за неё лицом. Тут уж, как говорится: пищи, а беги.
Доехали до Иркутска. И тут я застрял. Железнодорожный вокзал — на одной стороне Ангары, а родное село — на другой. На мост меня городовой не пустил, чуть не раздавил его, прям под опоры кинулся. Свистит, палкой регулировочной машет:
— Стой! Стой, кому говорю! Шагоходы по мосту никак не велено пускать!
— А как мне на тот берег? Пустил бы ты меня батя, а то задавлю…
— Я тебе сказал нельзя, оболтус! Порушишь пролёты, сам утопнешь и мост сломаешь. Иди вон направо, да жди паром.
— Спасибо, служивый, а то я прям потерялся.
— Не потерялся, а берега попутал! В прямом и переносном смысле. Давить он меня вздумал!
— Ну, извини, я вот только с платформы, а до поезда на польском фронте, вообще без остановки.
— Чё? Комиссовали по ранению?
— Да не-е, вышел срок контракту. Весь наш призыв по домам распустили, там теперь другие бойцы, свежие да рьяные.
Чё, всем рассказывать, что ли? Да и подписка. К тому же, срок и впрямь
